Славянский меч

Радо разыскал труп Тунюша и замер, не сводя глаз с широкого лица, на котором застыло выражение горечи. Душа дикого сына степей пылала восторгом при виде трупа того, кто похитил его суженую. Он поднял шапку гунна, взялся за багряный плащ и сорвал его с плеч — лопнул драгоценный пурпур. Радо с наслаждением рвал в клочья одежду человека, которого он даже мертвым ненавидел лютой ненавистью. Обрубив застежки, он принялся стаскивать доспех, украшенный множеством рубинов и смарагдов.

Когда он снял его, с груди убитого скатился какой-то свиток.

Радо поднял его, развернул и, не умея читать, бессмысленно уставился на буквы.

«Может быть, важное письмо», — подумал он и понес его к Истоку.

Взглянув на свиток, Сварунич, выучившийся грамоте в Константинополе, воскликнул:

— Клянусь богами, от самого Управды! Из императорской канцелярии!

Глаза его взволнованно бегали по строчкам, радость и гнев сверкали во взгляде.

— Месть судьбы! — произнес он громко, дочитав до конца. Воины, сгоравшие от любопытства, окружили его.

— Тунюш и Управда копали яму славинам, а попали в нее сами. Тунюш уже на дне, за ним последует Управда. Это письмо помирит антов и славинов.

Все разинули рты. Любопытство росло. Люди теснились к Истоку, жадно слушая его слова.

— Мужи, мстящие за братьев и отцов своих, вы помните, что я вам сказал перед походом на антов? Кто был вождем предателей? Может быть, Волк? Может быть, Виленец?

— Тунюш, — глухо заволновались воины.

— Пес Тунюш! Верно! Он проливал братскую кровь, он раздувал огонь зависти, он вбивал клинья и ставил преграды между антами и славинами. Сегодня он пожал то, что посеял. Судьба дала нам в руки ключ, который откроет для нас сердца братьев антов!

Воины радостно зашумели. Исток поднял свиток.

— Смотрите, эта подлая грамота согревалась на груди предателя, но сердце его оледенело, затупилась стрела, которую он омочил в зависти и коварстве и направил в славинское племя. Этой грамотой императорская канцелярия повелевает гарнизонам всех крепостей в Мезии, Фракии и Иллирии принимать Тунюша, если он приедет, как союзника Византии и защищать его как достойного гражданина страны. Ибо он рассорил варваров — антов и славинов, — привел антских старейшин в Туррис, чтоб они объединились с ним против славинов и вархунов. На него возлагается забота о том, чтобы граница на севере была надежной во время войны в Италии[129]

.

Толпа воинов замерла в изумлении.

— В Туррис пришли анты? Гибель угрожает нашему граду! А вдруг они встретят славинов, возвращающихся с добычей? О Морана! Вперед, на помощь!

— Вперед, мы протянем руку антам! Эта грамота прекратит раздоры! Слава Перуну!

Исток свернул свиток. Немедля отряд погрузился на плоты и поплыл через Дунай к Туррису.

Они могли в тот же вечер добраться до полуразрушенной крепости, однако Исток решил иначе. Воины были измучены, кони устали. Если они придут к ночи, анты могут напасть и разбить их. Он догадывался, что за поросшими лесом горами, которые тянулись вдоль реки к Алуте, стояло все войско антов. Иначе они не дерзнули бы подойти вплотную к славинскому граду.

Поэтому он решил разбить лагерь в чаще на южном склоне гор и ждать наступления ночи. Пятерых самых искусных лазутчиков он отправил ночью в Туррис, чтобы они разузнали о силах антов.

Тьма накрыла землю; луны не было, низкие яркие звезды усыпали небо. Исток лег на мох, подложив под голову щит; на груди его, прикрытой сталью, лежал могучий меч. Ни одна ночь, с тех пор как он плыл с Ириной по Пропонтиде от виллы Эпафродита, не казалась ему столь прекрасной, никогда звезды не спускались так низко, никогда его собственная грудь не казалась ему столь тесной, как в этот вечер. Пламя разлилось в жилах. Сердце билось под броней о письмо Эпафродита, словно тихо шептало: «Приди, герой, приди за своей голубкой! Она уже расправляет крылья, ее голубые глаза устремлены на север. Она хочет лететь к тебе, чтоб прилечь у тебя на груди, где она отдохнет и где сбудется ее мечта, которую она видит и во сне и наяву каждую ночь, каждый день, каждое мгновение». Рядом с этим письмом лежала грамота дворцовой канцелярии. Она казалась обнаженным мечом. Взмах, и покатится голова черного дракона — междоусобицы и братоубийственного раздора, славины и анты обнимут друг друга, ненависть обернется любовью, которая вспыхнет грозным пламенем. Затрепещет в страхе Константинополь, с его орлами схватятся славинские соколы.

Волна счастья залила сердце героя, он приподнялся, облокотился на щит и принялся снова и снова созерцать золотые звезды над головой, сулившие радость и надежду.

— Боги, смилуйтесь над народом, приносящим вам жертвы! — Невольно с губ его сорвались слова молитвы, и он сам испугался своего голоса. Кто-то из спящих воинов шевельнулся. Загремел меч.

Исток снова опустился на щит.