Славянский меч

— Мелькнула! Разумеется, мелькнула, и сидит в ней, словно ярмо на коровьей шее… Зачем ты лжешь?

Радован пылал гневом. Молодой воин от души рассмеялся.

— До чего ж ты хорош, когда сердишься. Присядь-ка.

— Не сяду, пока не скажешь.

— Все тебе расскажу, только будь добрее и не сердись.

— Все вы, дети, одинаковые. В полночь я пробираюсь к тебе и охраняю тебя, долгие ночи провожу в раздумьях о тебе, ловлю твое дыхание, твои сны. Исток, неужели ты думаешь, что я не знаю? Эпафродит, сам Эпафродит открыл мне все, когда я спросил его. Видишь, чужеземец, христианин рассказал мне, а ты не рассказываешь.

— Что тебе рассказал Эпафродит? — заинтересовался Исток.

— Исток, сын Сваруна, думаешь я не слышал, как ты стонал и вздыхал ночью: «Ирина, Ирина»? Не единожды, сотню раз. Такие сны неспроста западают в голову юноше, это ведь не гнилые орехи, что падают с дерева при первом ветерке. И поскольку ты молчал, я взялся за Эпафродита.

— За Эпафродита? — изумился Исток.

— Да, за него самого, и он рассказал, как к тебе обратилась эта девица и ожгла тебя взглядом. И он добавил: «Предупреди его, отец. Весь Константинополь знает, что Ирину любит Асбад». И я предупреждаю тебя. Учись у зверей. Когда в зверя попадает стрела, он убегает, пока не прилетела другая. В тебя тоже попала стрела, поэтому не торопись к стрелку, но беги от него. Понял?

— Значит, ты говоришь, Асбад любит Ирину?

Зоркий Радован заметил тревогу на лице Истока. Тот пытался скрыть ее, но безуспешно. Только что он поклялся Перуном, что ему нет дела до Ирины, что она ничего не стоит, что любовь к ней была бы изменой отчизне, и вот уж снова звучал в его сердце могучий голос и смеялся над ним! «Ложь, ложь. Ты любишь ее, а теперь еще выяснилось, что ее любит Асбад, твой начальник, который ни разу не взглянул на тебя добрым взглядом, он возлагает на тебя самые тяжелые дела, он напомнил императору о Хильбудий, надеясь погубить соперника». Исток все понял. Ему еще так много предстоит узнать, а уже столько узлов опутало его! И вот еще один удар: Асбад любит Ирину. Теперь все стало ясно. Поэтому ему не доверяют стоять в карауле у императорских покоев! Поэтому он считается еще недостаточно опытным, чтоб командовать эскортом, когда Феодора выезжает из дворца! А он верил всему и упражнялся днем и ночью. Ну, погодите же, на завтра назначены большие маневры в присутствии императорской четы…

Радован наблюдал за Истоком. На скулах его играли желваки. Старик встревожился не на шутку.

— Исток, сын мой, — заговорил он мягко и умоляюще, — ты знаешь, что я люблю тебя, как может тебя любить только отец твой Сварун. Поэтому выслушай просьбу седого старца, который желает тебе добра: ты вкусил воинской жизни, меч в твоих руках сверкает, точно молния, я смотрел на тебя из-за пальмы, — ты пишешь, как ученый! Давай вернемся за Дунай. Гибель грозит без тебя твоей родине, а тебе — гибель без родины. Давай вернемся, сынок!

— Не могу, отец! — взволнованно ответил Исток.

— Не можешь, — вздохнул Радован.

Журчал фонтан, струйки его утопали в бассейне, оба они смотрели на пляшущие лучи и оба не решались произнести ни слова.

— Не могу, отец, а сейчас уж совсем не могу. Раз Асбад преследует меня, я должен выждать и показать всем, на что способен славин. Асбад никогда не посмеет сказать во дворце: «Исток — варвар, плохой воин, дикарь. Из него ничего не выйдет». Такого позора я не снесу.

— На ипподроме перед тысячами людей ты доказал, кто ты и чьей крови. Зачем еще доказывать? Поверят Асбаду, а не тебе. Он погубит тебя!

— Меня хранят Святовит и Перун. Девять сыновей Сваруна пали в битве с византийцами. Боги ждут возмездия.

— Да сбудутся твои слова!

— Я не могу возвратиться домой, сказал я. Не могу, потому что мои планы идут дальше. Что пользы от того, что я научился кое-как воевать! Мне нужно перехитрить их, выведать их тайны, нужно добыть оружие и привезти его домой. Смотри, сейчас я служу за золотые статеры. Я отдаю их Эпафродиту, он торгует на них, и золото умножается!

— А в-третьих, ты не можешь вернуться домой, потому что ты молод и у тебя нет разума. Тебя ранили, и ты скорее бежишь назад, ближе к ней, к Ирине, откуда прилетели стрелы! Если бы у тебя было сердце музыканта! Сынок, Радован тоже любил, много красивых девушек вздыхало по нему. Но певец ударял по струнам, забирая песню из девичьих глаз, и шел дальше, забывая обо всем и оставаясь свободным. Только струны знают о тихой любви в сверкающем Константинополе, у Балтийского моря и в бескрайних лесах, ибо новая любовь вдыхала в них новую жизнь. Ты не певец, Исток, поэтому напрасны мои слова.

Опечаленный старик склонил голову.

— Отец, ты тоскуешь по родине! Ступай за Дунай, поклонись отцу и объясни ему, почему его сына нет дома. Сварун будет гордиться мною, и надежда усладит его дни!

— Тоскую по родине, говоришь? Ох, нет! Где родина певца? Везде и нигде. Нет, я не тоскую по родине. Но ухо мое соскучилось по блеянию стад, глаза — по зеленым лесам. Сыт я Византией, сынок мой, по горло сыт. Поэтому я ухожу. Завтра же.