След 'Альбатроса' (Танцы со змеями - 1)

Он не сразу понял, что изменилось. Горящие от соли белки глаз просили отдыха, просили теплых, спасающих от жжения век, и Майгатов какое-то время простоял с закрытыми глазами. А когда отдышался и разлепил веки, понял, что изменилось: помещение, в которое он попал, было чуть светлее трюма. Светлее ровно настолько, насколько может дать света глядящая в распахнутую наверху дверь луна.

Майгатов наощупь выбрался из воды, поднялся по трапу к дверному проему и выглянул из него. Он находился примерно посередине судна. Из-за надстройки грузин вряд ли мог бы его

увидеть.

Сандалии гирями висели на ногах, словно за пару-тройку минут нахождения в соленой воде впитали по литру. Снял их, засунул за пояс. Постоял немного, пока не стекли капли по ногам. На цыпочках вынес себя из-за двери и уже хотел было направиться к борту, но блеснувший сбоку, желтой капелькой упавший в уголок глаза свет омертвил фигуру.

Майгатов непроизвольно присел и только с корточек обернулся: свет иллюминатор - белый, явно белый, несмотря на ночь, борт - яхта на швартовах с другой, более притопленной стороны судна - и смех. Противный мужской смех. Он не знал, стоило ли рисковать, но любопытство зачастую бывает сильнее страха. Особенно если не знаешь, где ждет настоящая опасность: здесь, у борта, с которого еще нужно спуститься, со стороны грузина-бандюги или из иллюминатора по-игрушечному чистенькой, беленькой яхты. И он решился: прополз за кубом надстройки к противоположному борту. Точнее, не прополз, а продвинулся на руках, как бы отжимаясь от пола - боялся пораниться о какой-нибудь шальной огрызок металла, которых на этом проржавевшем чудовище было немало. Совсем уж приближаться к борту не стал. Спасительная надстройка скрывала его от грузина, если тот, конечно, не спал.

Из иллюминатора опять ударил противный визгливый смех. Майгатов приподнялся на локтях. В желтом ободе был виден лишь дальний угол каюты. На красном кресле полулежал и тряс в смехе огромным, ну чисто бурыгинским животом лысый загорелый мужчина. Судя по голосам, с ним там было еще не меньше двух человек.

Живот толстяка еще раз дрогнул под белой футболкой с надписью "MILANO". Он сочно высморкался и, глядя на складываемый платок, четко выговорил:

- Больваны. Кароший слов... больваны. Пьяче, - и затараторил не по-русски.

Голоса вразнобой отвечали ему на том же языке. С такой певучестью мог быть только итальянский. Или испанский? Лингвистические училищные познания Майгатова ограничивались примерно сотней слов на английском и двумя десятками намертво зазубренных фраз по темам:"Заход в иностранный порт", "Беседа с лоцманом" и, почему-то, "Допрос военнопленного". Из подборки последних в голову сейчас, как назло, вогналось заученное до автоматизма "Вот андэ секомстэнсиз вэа ю кэпчэд?" - "При каких обстоятельствах вы были взяты в плен?" Он учил-то ее, чтобы не в самом деле допрашивать пленного, а сдать зачет и пойти в увольнение. И теперь, когда сам побывал в шкуре пленного, фраза стала как-то ближе, понятней. Она еще пару раз сама собой провернулась в голове, и на контрасте с грубым, экающе-рыкающим английским певучий язык незнакомцев уже без сомнения воспринимался итальянским.

Что-то пару раз мелькнуло за иллюминатором, и он уже хотел подползти чуть ближе, чтобы раздвинуть, увеличить "картинку", но тут над срезом рубки появилось чье-то лицо. Майгатов вжался в горячую палубу, вжался до ощущения, что он растворился, слился с ней.

- Как мариман, Сосо? - вонзился в тьму знакомый хриплый бас.

- Спыт. Можит йиму вады дат?

- Перебьется. Утром он нам за глоток что хочешь нарисует.

- Д-да, бэз вады савсэм тут плохо, - пробурчал Сосо и тут же подтвердил это громкими глотками из какого-то сосуда.

У Майгатова горло тут же перехватило спазмом. Даже сглотнуть было нечем. В глотке было суше, чем в доменной печи.

- Он свет зажигал?

- Сашигал, хазяин.

- Смотри, может и накатал чего, а?

- Нэ снаю. Я унутрь нэ захадыл.

- Что? - обернулась образина на вопрос снизу. - Может, привести его? А? Ну ладно, Анна. Не хочешь - не надо. Раз ты душещипательных сцен не любишь, то завтра на острове останешься. Что ты говоришь? Солнце не любишь? Слушай: прилетела два дня назад - и уже солнце ей не нравится. Сальваторе, парле ведерэ станотэ, ки ту а морэ бруча кумэль соле.*

Залп смеха ударил из иллюминатора.

- А ты завтра нам пригодилась бы, Анна...

Майгатов вслушался, но ответа не разобрал.

- Знаешь, почему итальянская мафия при налетах на банки всегда в группу включает одну женщину? Нет? То-то же! Чистая психология: каждый из мужчин в группе старается показать себя храбрее другого перед дамой. И все выходит о-кей. Поняла?

Вот теперь он расслышал ее голос. Приятный, мягкий голос, но чуть-чуть с хрипотцой. Курит, наверное.

- Косяк! - что-то уж совсем странное выкрикнул хрипатый.

- Чего? - ответил сбоку чей-то гундосый голос, ответил так близко, что мокрое и осклизлое, словно чешуя рыбы, выброшенной на берег, тело Майгатова покрылось такой испариной, что он непроизвольно вздрогнул. Нос сам собой перестал дышать.