След: Философия. История. Современность

То, что заставляет нас читать и слышать Фолкнера, то, чем он заставляет верить в его героев, — это его концепция человека, стремящегося стать человеком. В каком-то смысле его персонажи не существуют вообще — они только стремятся быть. И это, в конце концов, главная тема любой серьезной современной литературы. Джо Кристмас не только воплощение расовой проблемы в Америке, но носитель самой проблемы человеческого существования. Подлинные герои современной литературы — люди, слишком серьезно занятые собой, чтобы вступать в конфликт с другими людьми. Их конфликты — внутренние, а не внешние, не социальные, они стремятся стать чем-то. Джо Кристмас ведет не просто одинокую жизнь, но жизнь отрешенную. Он присутствует в обществе только физически, но озабочен он исключительно процессом самообнаружения, самонаименования, даже самолегализации. Он занят поиском «постороннего» — то есть самого себя.

Здесь много модной тогдашней фразеологии, вплоть до отнесения к конкретным экзистенциалистским терминам и текстам, но основная мысль кажется мне правильной на все времена: герои Фолкнера не просто южане, белые или черные, это в некотором роде метафизические модели человека. Тему Юга у Фолкнера нельзя свести к теме конфликта с Севером из-за рабов или путей цивилизации вообще. Не лишне повторить, что он описал южанина в абсолютной его социоисторической конкретности — и в то же время дал тему Юга в ее моральном и религиозном продлении. За грубым фактом рабовладения и созданного им строя жизни и психологии скрывается что-то еще. Это «еще» наиболее интересно у Фолкнера.

Художество возникает в атмосфере сложившейся, устойчивой жизни — даже если это устойчивость, переходящая в застой. Великое искусство не может возникнуть в обстановке бурной социальной динамики; к примеру, достижения русского авангарда были рождены не революцией, а предзаложены в предшествующем мирном периоде, еще до 14 года. В Нью-Йорке великого искусства нет и быть не может, это просто место гастролей уже состоявшихся знаменитостей. Все это более или менее понятно и много раз повторялось, в отношении к Фолкнеру тоже. Но меньше замечалось другое: жизнь в традиции, в органике, жизнь фундаментальная и, если угодно, фундаменталистская не бывает жизнью вполне мирной, она несет в себе колоссальные внутренние напряжения. Тишь да гладь здесь только на поверхности, действуют чрезвычайно сильные механизмы вытеснения. Это видно и на русских примерах, самым представительным из которых был Лев Толстой. Певец «роевой» жизни, фундаментальных основ и вечных законов бытия обернулся беспокойным моральным проповедником, обличителем неправды русской, и всякой, жизни.

Фолкнер — американский аналог Льва Толстого. Он видит трагедию, сильнее — трагизм американского Юга. Дело не только в том, что Юг потерпел поражение в гражданской войне, — изначально жизнь Юга была неблагополучной, отмеченной неизживаемым внутренним конфликтом. Проблема рабов, расовая проблема была только внешним выражением этого конфликта, его поверхностным социальным носителем. В глубине это был конфликт религиозный: проблема вины и греха — и ответственности. Не забудем, что плантаторами Юга были в основном потомки английских пуритан-кальвинистов. Для этих людей черные рабы были видимым, визуальным, спроецированным вовне воплощением их собственной греховности. В факте рабовладения изживалась внутренняя греховность. Отсюда амбивалентность психологии Юга: с суровой репрессивностью, доходившей до самосудов, соседствовало острое чувство социальной ответственности. На Юге, в опыте рабовладения родилась американская политика вэлфэра — социального протекционизма и патернализма, у нее отнюдь не европейский социалистический источник.