След голубого песца

Ни одной руки не поднялось.

— Теперь правильно выбрали, научились, — сказал Голубков.

Тирсяда стала у стола.

— Правильно ли выбрали, ещё неизвестно, — сказала она, — теперь меня слушаться придется. Чтобы женщину слушаться, тоже надо научиться. Да и это не самое трудное. Самое трудное недалеко. — Она посмотрела в сторону сопки. — Вон там, кажется, остановился Сядей-Иг. Мало же он отъехал. Уж не вернуться ли хочет?

Некоторые опасливо заоглядывались. Тирсяда рассмеялась.

— Не беспокойтесь, он хоть и не уехал, а вернуться ему уже трудно...

8

Так в тундре появился свой Совет. Вместе с оленеводами стал кочевать новый чум, такой же, как и другие. Но не совсем такой. На шесте у него развевался красный флаг. И все знали: там наша власть. Она в обиду не даст.

Поехали однажды ненцы к Салм-озеру рыбу ловить. Только стали невода перебирать, Халтуй появился. Длинный, как чумовой шест, стал на пригорке.

— Чего люди тундры делать собираются? — кричит.

Народ смеется: вот так да! Халтуй совсем поглупел, не знает, чего собираются делать, если невода к замету готовят. Как бы не так! Он вовсе и не поглупел. Длинную руку поднимает, говорит:

— Нет вам рыбной ловли в этом озере. Это озеро — забыли разве? — Сядей-Иг облавливает. Без его слова никому тут невода не закинуть...

Загалдели люди, заругались последними словами, да что будешь делать, раз Сядей-Иг запретил. Куропатка выше ястреба не вылетит. Стали ненцы обратно на сани складывать невода.

— Постойте, — говорю я им. — В тундровой Совет съезжу. Тирсяде скажу, она другую директиву даст.

Мудреное слово я нарочно вставил, для убедительности. И верно, остановились мои сородичи, говорят: «Поезжай, может и впрямь будет подмога».

Тирсяда уже тем временем к председательству привыкла. Своим мужем Тудаком и то распоряжаться крепко стала.

— А ну-ка, — говорит, — запряги, Тудако, ездовых порезвее, скатайся до Сядей-Ига. Скажи — пусть в тундровой Совет приезжает. Да побыстрее. Слышишь?

Тудако повторять не надо: супруга большой властью стала. Что поделаешь, поехал.

Я за чумом сижу, интересно мне: приедет или не приедет Сядей-Иг. За пунушками наблюдаю, как они прыгают с куста на куст. Вдали две упряжки показались. На передней Тудако большеголовый, грибом сидит. За ним Сядеева упряжка. «Эге, — думаю, — Сядей-Иг на задней упряжке стал ездить. Почему бы так? Или у него олени сустуйными стали, или глаз притупился, пути не разберет?»

Остановились упряжки. Тудако с Сядеем в чум пошли. Слышу, разговор идет в чуме.

— Ань здорово, начальник, — говорит Сядей. Голос у него немножко ядовитый, как корень чернолистника.

— Здорово, Сядей, — отвечает Тирсяда. У нее голос сухой, чуть со скрипом, как снег под ногой на морозе.

— Зачем звала?

— За делом звала. Садись.

— Сядей-Иг Совету, гляди, понадобился...

— Понадобился Совету...

Оба замолчали. Слышно, как на столе у Тирсяды бумага шелестит. Я понимаю: она нарочно бумагу перебирает, перед Сядей-Игом себя показывает. Не шути, мол, с Тирсядой, у неё вон сколько казенных бумаг. На Сядей-Ига, кажется, это действует. В голосе его ядовитость уже потерялась.

— О чём твоё слово, председатель? Я слушаю, — почтительно говорит он.

Тут Тирсяда ладонью по бумагам хлопнула. Резко сказала:

— Твоих озер, Сядей-Иг, нет. Озера все Советскому государству принадлежат. Понял? В Салм-озере кто хочет, тот пусть и ловит. Ты хочешь ловить со всеми наряду — лови, не запрещается. Слову моему конец.

Когда снова заговорил Сядей-Иг, голос у него был кислый, как щавель на печорских лугах.

— Раз Совет желает, чтобы Сядей-Иг пустил на озеро, кроме своих, и других рыбаков, что ж, пустит. Рыбы на всех хватит. Сядей-Иг не обеднеет. Так я говорю? — к голосу оленщика опять примешалась ядовитинка.

Но Тирсяда отрезала:

— Не так ты говоришь. Хоть и верно, что Сядей-Иг не обеднеет, а рыбы на всех хватит, только не ты рыбаков на озеро пустишь, а Совет тебя может пустить, просить если будешь...

Этого оленщик выдержать не мог. Он молча вышел из чума. Но вернулся, и, просунув голову за полог, прикрывающий выход, сказал голосом, в котором не было уже ни кислоты, ни сладости, ни ядовитости, который стал пустым и бесцветным, будто старая брошенная маличная рубаха:

— Твоё слово я слышал, Тирсяда. Лакомбой.

Так вот было, Николай. А ныне, видишь, всё перекосилось, к Сядей-Игу опять вернулась сила.

Глава пятая

К Сядей-Игу вернулась сила

1

Ясовей присел отдохнуть с краю крылечка саудовского дома. В просторном купеческом дворе сегодня тесно, шумно. Стоят на вязке оленьи упряжки, готовые к выезду. Тут же двое щегольских пошевен с ярко расписанными задками. По двору снуют солдаты. Они устилают пошевни оленьими шкурами и попонами. «Куда же они собираются?» — думает Ясовей, глядя на эту возню.

— Эй ты, чего дремлешь! Помоги-ка...

Двое солдат несли на носилках кирпичи. Они сказали, чтобы Ясовей сложил эти кирпичи в передок пошевен. Ясовей взял кирпич и тут же бросил его. Солдаты захохотали.

— Что, кусается?..

Ясовей недоумевал, зачем горячие кирпичи укладывать в передок саней да ещё на оленьи шкуры.