След голубого песца

Уж наступает вечер, солнце опускается к закату, а она, как завороженная, сидит на скале над неласковым студеным морем. Такой закат! Такой закат можно видеть лишь здесь, в Заполярье. Над густо-сиреневой, взъерошенной крутыми волнами морской далью лиловые облака, позолоченные снизу. А между ними и морем — малиновое марево, за которым скорее угадывается, чем видится, опускающееся за горизонт солнце.

Галя уходит со скалы, когда краски заката тускнеют, облака становятся свинцовыми и, кажется, опускаются прямо в море. Она зябко кутается в пуховый полушалок. Идет в свою больницу. Там натоплено и пахнет лекарствами. Больные тихо лежат в постели. Один Сядей-Иг, осунувшийся после болезни, с обвислыми щеками, сидит в халате у окна.

— Хад скоро придет, — говорит он.

— Хад? Кто такой? — удивляется доктор.

— Пурга по-нашему так называется. Седая старуха с косматой головой...

— Почему же вы думаете, что она придет?

— Солнышко тревожным спать ушло. Красным облаком закуталось. Да и поясницу ломит...

Он ложится на койку, пружины жалостливо скрипят.

— Доктор, ты мне дай стеклянную палочку, — просит Сядей-Иг. — Посмотрю, сколько прибавилось у меня здоровья.

— Как вы узнаете, сколько прибавилось здоровья?

— Светлый столбик короче стал, здоровья больше. Хитрость невелика. Думаешь, только ты можешь узнавать? — кичится Сядей-Иг своей догадливостью. — В чум поеду, ты мне отдай эту стеклянную палочку. Сам буду свое здоровье узнавать...

— Градусник, Сядей-Иг, не мой. Он принадлежит больнице. Я его не могу отдать.

— Ну, не можешь! Мяса дам, рыбы дам, пушнины дам, чего скажешь...

— Не продается градусник. Он нужен для других больных...

— Нужен для других... Сядей-Иг просит, не кто-нибудь... Другие и без градуса полежат, чего им сделается...

— Довольно пустяки болтать, — резко обрывает его Галина Васильевна. — Вы поправились, скоро вас выпишу. Готовьтесь к отъезду.

Сядей-Иг обиделся, замолчал. Девчонка, а какая строгая, хуже Тирсяды. Злого духа-то выгнала всё-таки. Холиманко не мог, а она выгнала. Убежишь, когда такая сердито посмотрит. И без всякого градуса убежишь, будь он неладен...

6

Вынукану сказал бригадир:

— Дежурь внимательно. Не задремли. Пурга собирается, телят уберегай. Смотри, чтобы новорожденные не потерялись, не замерзли. Да волков остерегайся, они любят такую погоду.

Вынукану стало смешно.

— Ты меня, как ребенка, учишь. Вроде я и в стаде не бывал. Знаю маленько-то, как пасти надо.

— Знаешь, так и ладно. А сказать надо. Не собственное стадо идешь пасти, колхозное.

Не стал спорить старый оленевод. Кто его знает, видно, так полагается. Объехал вокруг стада, местность осмотрел, буераки, кустарники, пригорки — все заметил, собак пустил. Теперь поужинать можно. На небо глянул — уй, некрасиво: пурга будет, держи ухо востро.

Не успел Вынукан закусить как следует, налетел ветер, закружились космы снега. Стадо исчезло в белесой воющей мгле. Пастух что есть силы стал кричать собакам. Они откликнулись с разных сторон. Верные и надежные друзья оленеводов — лайки, они всегда на посту. Что бы стал делать пастух в такую метель, не будь собак! Стадо разбрелось бы по тундре, растерялось, разве можно одному человеку справиться с тысячей оленей в такой кутерьме, когда не видно передка у своих саней. А полярная лайка не боится ни пурги, ни мороза, она вынослива и зорка, неутомима и предана хозяину. Какой бы ни разыгрался буран, если хорошие собаки есть у пастуха, он может быть спокоен: ни один олень не убежит от стада.