След крови

И возможно, полной зла – в виде апатии, безразличия, молчаливого принятия бесчеловечности. Жестокий король ожесточает знать, которая в свою очередь ожесточает торговцев и так далее, вплоть до ожесточившихся бродячих собак. И все же Имид Факталло тосковал по былым временам – ибо, как оказалось, даже искренне одержимый идеей всеобщего блага король заражал всех своих подданных чрезмерным усердием, вызывавшим всевозможные проявления жестокости. Порожденное грубым осужденчеством – Элас Силь настаивала, что существует такое слово, даже если раньше его и не было, то теперь есть – неистовство благородных идеалов, воплощенных в жизнь без надлежащей гибкости или сочувствия, оказывалось столь же разрушительным для человеческой души, как и все страдания, причиненные народу Некротусом и ему подобными.

Зло обладало мириадами лиц, и некоторые из них были открытыми и искренними.

В то время как на других, таких, например, как у Бошелена, не было видно ничего. Вообще ничего.

Имид не мог решить, что из этого пугает его больше.

Подойдя к дому Элас Силь, он трижды постучал, как того требовал обычай, и вошел, как теперь позволял закон, поскольку уединение способствовало… уединенным делам. А войдя, обнаружил, что хозяйка поспешно выскакивает из задернутой занавеской задней комнаты, поправляя платье с явно виноватым выражением на лице.

Имид остановился в двух шагах от порога, застыв от ужаса.

– Кто у тебя там? – требовательно вопросил он. – Негодяй будет оскоплен! А ты… ты…

– Успокойся, никого там нет.

Имид уставился на нее:

– Ты рукоблудствовала? Это незаконно!

– Никто еще не доказал, что это вредит здоровью.

– Не телесно, но эмоционально! Разве в том есть сомнения, Элас Силь? Твой разум увлечен низменными желаниями, а низменные желания ведут к порочным стремлениям, а порочные стремления порождают искушение, каковое влечет за собой…

– Конец цивилизации, знаю. Чего тебе нужно, Имид?

– Гм… э-э-э… я пришел… э-э-э… чтобы признаться.

Она шагнула к нему, пахнув женским ароматом, и насмешливо спросила:

– Признаться, Имид Факталло? И в чем же могут признаться друг другу святые, как не в искушениях? Лицемер!

– Я признаюсь в своем лицемерии! Довольна? У меня бывают… э-э-э… порывы. Ясно?

– Не важно. – Элас отвернулась, присев на стоявший рядом стул. – Это все мелочи. Ты слышал, что теперь крадут детей? Если младенец кричит, это считается нарушением закона. Если ребятишки дерутся на улице, это тоже нарушение закона. – Она взглянула на него. – Ты делал сегодня положенные упражнения?

– Нет.

– А почему у тебя лицо дергается?

– Не знаю. Наверное, какой-то побочный эффект.

– Чего? Хорошей жизни?

– Не смешно.

– Так, может, поупражняемся вместе?

Имид прищурился:

– В каком смысле?

– Займемся чем-нибудь всерьез незаконным. Твой визит мне помешал.

– Это не упражнение!

– Твое признание вгоняет меня в тоску, Имид Факталло. Естественно, я могла бы воспринять его как вызов.

– До чего же ты мерзкая. – Он помедлил. – Скажи еще что-нибудь мерзкое.

К тому времени, когда Эмансипор Риз, никем не замеченный, преодолел городские ворота, он уже весь вспотел. Нервы были на пределе, и его слегка подташнивало.

«Вероятно, это все из-за пыли и вони быков и мулов», – подумал он, быстро шагая среди крестьян, которые вели нагруженные повозки через узкий проход.

Если будет угодно Опоннам, он может уже к завтрашнему дню выполнить свое задание и вернуться к здоровому образу жизни – настолько здоровому, насколько возможно, работая на двоих смертоносных хозяев.

Эмансипор надеялся, что жене и детям неплохо живется в Скорбном Миноре на его жалованье. Сорванцы наверняка еще ходят в школу, хотя старший вполне уже мог стать подмастерьем, – в конце концов, прошло четыре года. Целая жизнь, учитывая все то, что довелось пережить слуге с того судьбоносного дня, когда он с пьяных глаз постучал в дверь комнаты Бошелена в гостинице «Печальник».

Он подозревал, что Субли уже нашла себе любовников. Моряков, рыбаков, может, даже пару солдат. Впрочем, он особо не возражал: любой станет одиноко, когда рядом нет мужа.

В двадцати шагах за воротами Эмансипор отошел в сторону, подальше от движущихся мимо повозок и блеющих вьючных животных. Риз огляделся, пытаясь понять, чем отличается этот город от бесчисленного множества других, в которых он побывал. Прежде всего тут было тише. Справа, в конце узкой улицы, виднелось что-то вроде площади, на которой рядами стояли горожане, размахивая руками и подпрыгивая на месте. Возможно, подумал он, эти люди тоже святые, все с треснувшими черепами и окончательно спятившие. На улице почти не было видно болтавшихся без дела ребятишек, и никто не выпрашивал подаяние в сточной канаве. И вообще улица выглядела удивительно чистой.

«Если такова хорошая жизнь, то не так уж она и плоха», – решил Эмансипор.

Естественно, долго продлиться подобное существование не могло, Бошелен и Корбал Брош уже замышляли его крах. Он ощутил укол жалости.

– Что ты тут делаешь?

Эмансипор обернулся:

– Прошу прощения?