След на воде

– Не надо ничего. – Алексей повесил трубку. Стен бродил по улицам, оглядываясь по сторонам, будто надеялся отыскать что-то значительное, потерянное много лет назад где-то здесь. Может быть, за тем углом или в этом сквере. Порой он просто не узнавал улиц. Одни дома окончательно обветшали, от других остались одни фасады, стыдливо прикрытые обрывками сетки, с подпорками лесов, с черными провалами вместо окон. Третьи, только что отделанные, сверкали свежей краской и новыми, недавно вставленными стеклами. С небрежением взирали они на бредущих мимо них пешеходов. Стен зашел в магазин и купил бутылку вина, конфеты и печенье.

Пока он шел к Ленкиному дому, ему все время казалось, что кто-то следует за ним по пятам. Но, оглядываясь, он не замечал ничего подозрительного. И все же он ускорил шаги, перешел на другую сторону улицы. Опять оглянулся. И тут кто-то налетел на него. Автоматически Стен схватил человека за ворот куртки и… в его руках барахтался Юл.

– Ты? – выдохнул он и разжал пальцы.

– Возвращаюсь, – сообщил Юл, глядя на брата не особенно приязненно. – Здесь мне делать нечего. Короче, отца убили в Темногорске, значит, и убийца там.

– Один ты ничего не сможешь сделать.

– А мне плевать, беги дальше, заяц, а я буду искать.

Стен секунду молчал. Что лучше: позволить мальчишке самостоятельно рисковать головой или втянуть в заведомо опасную игру? Наверняка оба варианта плохи. Но Алексей не мог отпустить от себя Юла, не мог сказать: “Я за него не отвечаю”. Потому что получалось, что теперь отвечает, как ни верти.

– Если я скажу, что знаю убийцу?

Юл растерялся:

– Что значит – знаешь? Видел или…

– Знаю его имя.

– Чего ж ты ждешь, Гамлет хренов! – возмутился Юл.

– Знаю его имя, – повторил Алексей. – Но пока не могу до него добраться.

– Трусишь, значит!

– Нет, просто к нему не так просто войти в дверь, даже если известно, где она. Не то что убить. Ведь ты требуешь его убить? Так?

Юл смерил брата оценивающим взглядом.

– Да ни черта ты не знаешь, – вынес он свой вердикт, – просто изображаешь из себя крутого. А на самом деле ты только других подставляешь. Как отца. – Юл знал, что его слова несправедливы, но это знание доставляло почти болезненное наслаждение.

– Тебе хочется унизить меня, братец? Зачем? Чтобы самому не было так больно? Только не помогает чужая боль. – Странная, почти торжествующая улыбка скользнула по губам Алексея. – Ну, может быть, на минутку. На час… А потом отчаяние возвращается. Так стоит ли ради минуты колоть глаза ближнему? А?… Я скажу тебе по секрету: на моей совести столько жизней, что твои слова не задевают меня. Честное слово.

Он говорил чудно, как будто не к Юлу, мальчишке, которого едва знал, обращался, а к кому-то другому, взрослому, степенному, умудренному жизнью. И от этого тона больше, чем от сказанных слов, Юл почему-то смутился. Но ему хотелось выдержать марку, выказать до конца твердость и дерзкое неповиновение.

– Короче, я домой, а ты делай что хочешь, – объявил он.

– А если я тебя не отпущу?

– Это еще по какому праву?

– По праву старшего брата.

– Ха-ха, тоже мне скажешь! Да какой ты мне брат – мы три дня знакомы! Родственничек, – презрительно фыркнул мальчишка.

– Тринадцать лет, – поправил его Алексей. – Ты был так мал, что помещался у меня на ладони. В те дни я спал на кухне, а надо мной сохли подписанные тобой пеленки. К вечеру на гладильной доске скапливалась груда белья, и я гладил твои подгузники.

Юл растерянно смотрел на брата. Он вдруг понял, что тот навсегда запомнил его тем маленьким, беспомощным существом, и потому в глазах Стена он, Юл, всегда будет мал и уязвим.

– И что ты делал тогда? – спросил он, почему-то веря словам брата.

– Работал на заводе, убирал металлическую стружку в цеху. Мерзкая работа. Все руки были исколоты крошечными металлическими занозами, никакие перчатки не спасали. И еще наушники носил: рев от станков стоял такой, что человеческого голоса не было слышно. После работы ходил в вечернюю школу. Я помню о тебе так много, что и дня не хватит на рассказ. Помню, как ты ползал по коридору вслед за матерью, помню, как ты при виде собак говорил “ав-ав”, помню… Ну что еще вспомнить, говори, чем еще доказать тебе мое право на неравнодушие, а, Юл?

– И помнишь, что отец хотел назвать меня Казимиром, а мать не позволила? – неожиданно для себя спросил Юл.

Алексей улыбнулся.

– Приехал дед, и уже все было решено. И мама твоя почти согласилась. Но тут отец с дедом поругались. И… – Алексей запнулся. – И тебя назвали Юлием.

От мальчишки не ускользнуло, что брат хочет обойти молчанием скользкий вопрос.

– Из-за чего они поругались? Алексей поморщился:

– Они все время с дедом ругались. Дед то отрекался от отца, то вновь его признавал. Как соберутся вместе, выпьют по рюмашке, ну и поехало.

– Что значит “не признавал”?

– Отец родился в лагере в сорок шестом году. Ну и дед считал… как бы тебе помягче сказать…

– Бабка трахалась с кем-то еще, – подсказал Юл. – Понятно. А за что деда посадили?