Читаем След облака полностью

Все ли Волков сделал? Ничего не забыл? Нет, ничего не забыл. Большего пока сделать нельзя. Все, что можно было сделать, сделали.

В половине четвертого Волкова вызвали хирурги. Медленно, тяжело ходил тучный Михаил Борисович. Бугрился его затылок, глаза устало выглядывали из-под густых бровей.

— Вот посмотрите, Юрий Васильевич, — сказал он. — Ножевое ранение грудной клетки.

Больного смотрел Женя Тройнин, длиннорукий, тощий, горбоносый. Бывший институтский баскетболист — метр девяносто пять роста. Не оборачиваясь, он помахал Волкову рукой.

Волков любит эту бригаду — часто дежурят вместе, сработались. Да и они, кажется, любят Волкова.

— Послушай, Юра, — сказал Тройнин.

Больному лет семнадцать. Был он бледен и слегка возбужден, а на щеках его и под носом золотился пушок. Волков послушал его легкие, сердце.

— В легких тупость, — сказал он. — Думаю, что это кровь в легких.

— Это ясно, — сказал Женя Тройнин. — Что ты в сердце-то слышишь? Сердце-то цело?

— Очень глухие тоны. Надо делать электрокардиограмму.

— Значит, делай.

Сделал.

— Очень низкий вольтаж, — сказал Волков. — Надо сделать рентгенограмму грудной клетки.

Сделали рентгенограмму.

— Да, похоже, что есть кровь и в сердечной сумке, — сказал Волков. — Думаю, что надо срочно оперировать.

— Но, Юра, — сказал Тройнин и внимательно посмотрел ему в глаза, — ведь это же надо делать операцию на сердце.

Волков выдержал его взгляд.

— Значит, надо делать операцию на сердце, — твердо сказал он.


Просторный холодный вестибюль тускло освещен. В углу на стуле сидела женщина. Увидев Волкова, она порывисто встала. Сухощавая, прямая, с тонкими сжатыми губами. Чернели провалы глаз — она сидела всю ночь. Слез не было.

— Вы дежурный терапевт? — спросила женщина. — Как мой муж? Его привезли ночью.

— У него инфаркт миокарда, — ответил Волков. — Он в тяжелом состоянии. Ничего определенного сказать не могу. Будем надеяться на лучшее.

— Я могу к нему пройти?

— Нет. Сейчас ему нужнее я, чем вы. Думаю, все будет хорошо. — И Волков быстро пошел по лестнице.

Состояние больного было прежним. Может быть, пульс стал пореже, может быть, землистость начала сходить с лица. Но все это так зыбко, неясно. Ждать и ждать. Ждать терпеливо, неспешно, без лишней суеты. Ждать и делать свое дело.

Перед Волковым история болезни, и он делает первые записи в ней.

Что же — пора познакомиться. Больной Карелин. Виктор Ильич. Сорока шести лет. Главный инженер строительного управления. И он не знает, что над ним сидит Волков Юрий Васильевич. Двадцати восьми лет. Широкоплечий, с мясистым носом, с выступающим высоким лбом и короткой стрижкой. И он не знает также, что Волков очень устал — кончается суточное дежурство. И таких дежурств — пять-шесть в месяц. И ежедневная работа. И почти каждый вечер — библиотека. Он устал, но ничего не поделаешь — его эта жизнь устраивает.

Нет, кажется, Волков не ошибается — Карелину действительно становится лучше. Реже стал пульс, давление крови поднялось, лицо стало розоветь, и тело просохло от пота.

Несколько раз Волков спускался в операционный блок, а в седьмом часу к нему после операции пришел Женя Тройнин.

Женя был утомлен, бледен, колпак его сбился на затылок.

Они подошли к окну ординаторской и закурили.

Женя опустил руку на плечо Волкова и слегка сдавил его.

— Ты прав, — сказал он. — У парня была кровь в сердечной сумке.

Они стояли и молча курили.

А уже начало светать, засерело за окнами, раздалось вдалеке одинокое сиротливое треньканье трамвая. И медленно вползал уличный свет, еще вспышка, другая, третья — и разольется по палатам новое весеннее утро.

— У тебя все в порядке? — спросил Тройнин.

— В общем-то, да, — ответил Волков. — Есть один тяжелый инфаркт.

— Тогда по коням, — сказал Тройнин. — Пошел следить за парнем.

— Что же, тогда по коням, — сказал Волков и улыбнулся.

В восемь часов утра Волков еще раз снял электрокардиограмму. И когда ее рассматривал, взглянул на Карелина. Увидел, что тот смотрит на него. Взгляд Карелина был еще неясным. Но все-таки это уже лицо, а не предсмертная маска. В нем боль и страх, но это уже лицо человека.

— Здравствуйте, — сказал Волков.

Карелин устало закрыл глаза и снова их открыл.

— Здравствуйте, — радостно повторил Волков. — Здравствуйте, Виктор Ильич. Как вы себя чувствуете?

Низко качается потолок… Весь он обвит проводами, над ним стоит незнакомый мужчина в белом халате. Мгновение назад ничего этого не было.

Карелин пошевелил губами и, может быть, попытался улыбнуться, но да кто же может улыбаться через несколько часов после тяжелого инфаркта? Никто не может. Таких сил у людей нет.


После утренней конференции начался обход.

Сначала Волков осмотрел тяжелых больных. Выходя из палаты, встретился с Лидией Ивановной, полнеющей, с мягкими серыми глазами. Они друзья, пять лет работают вместе.

— Как ночь? — спросила Лидия Ивановна.

— Ничего, — ответил Волков. — Как обычно. Ничего особенного.

Сегодня должно быть вскрытие умершего вчера больного Лидии Ивановны.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Адриан Моул и оружие массового поражения
Адриан Моул и оружие массового поражения

Адриан Моул возвращается! Фаны знаменитого недотепы по всему миру ликуют – Сью Таунсенд решилась-таки написать еще одну книгу "Дневников Адриана Моула".Адриану уже 34, он вполне взрослый и солидный человек, отец двух детей и владелец пентхауса в модном районе на берегу канала. Но жизнь его по-прежнему полна невыносимых мук. Новенький пентхаус не радует, поскольку в карманах Адриана зияет огромная брешь, пробитая кредитом. За дверью квартиры подкарауливает семейство лебедей с явным намерением откусить Адриану руку. А по городу рыскает кошмарное создание по имени Маргаритка с одной-единственной целью – надеть на палец Адриана обручальное кольцо. Не радует Адриана и общественная жизнь. Его кумир Тони Блэр на пару с приятелем Бушем развязал войну в Ираке, а Адриан так хотел понежиться на ласковом ближневосточном солнышке. Адриан и в новой книге – все тот же романтик, тоскующий по лучшему, совершенному миру, а Сью Таунсенд остается самым душевным и ироничным писателем в современной английской литературе. Можно с абсолютной уверенностью говорить, что Адриан Моул – самый успешный комический герой последней четверти века, и что самое поразительное – свой пьедестал он не собирается никому уступать.

Сьюзан Таунсенд , Сью Таунсенд

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Современная проза
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное