След в след. Мне ли не пожалеть. До и во время

В конце концов после долгой работы ключ к пониманию этого комментария был найден. Буквы двадцать второй главы Торы, переставленные в определенном порядке, образовали новый текст, который не только объяснил загадку с Коганим, но и дал ответ еврейкам, оставшимся без мужей и женихов. Среди прочего он содержал рецепт некоего состава – основой его была та самая мандрагора, что в древности помогла понести Рахили, – выпив который женщина, не имевшая мужа, если обыкновенное женское у нее не прекратилось, могла забеременеть и родить дитя, которое было ею самою. Добавляя несчастной еще целую жизнь, Господь как бы признавал ее правоту перед Ним и Свою вину. Благодаря чуду всё тленное, всё, подверженное старению и распаду, обновлялось в женщине полностью, но ни горе, ни бедствия не должны были стереться из ее памяти и никто из убитых не мог быть ею забыт. Женщине дозволялось использовать мандрагору три раза, дальше вина и грех переходили на народ, так и не сумевший помочь соплеменнице. В числе прочего, чем бежавшие из Испании евреи отблагодарили Жака Неккера, оказался и секрет продления жизни. Насколько я знаю, первым, кто из неевреев воспользовался им, была Жермена. В семье Неккеров он был забыт, и она обнаружила его случайно, от скуки разбирая в Коппе родовой архив. После некоторых колебаний и сомнений в богоугодности этого шага она решилась продлить себе жизнь.

Таким образом, дочь Жермена, родившаяся у Жермены де Сталь от Жана Рокка, вопреки очевидности не имела к Рокка отношения и была самой Жерменой де Сталь. Для своей второй жизни мадам де Сталь выбрала не Францию, столь жестоко обманувшую ее надежды, а полюбившуюся ей Россию. Подобрав трех надежных женщин – кормилицу, няньку и гувернантку, она перевезла годовалую девочку туда, купила на ее имя большое и очень красивое поместье южнее Оскола и, устроив дела, села в Петербурге на корабль, отправлявшийся в Англию. В России Жермена де Сталь была крещена по православному обряду и записана в дворянский список под именем Евгении Францевны Сталь, помещицы Тамбовской губернии».

Сказав мне, что де Сталь поселилась в России, Ифраимов вдруг потерял нить разговора и принялся нести странную околесицу о русско-французской войне 1812 года, о мягкости и женственности России… Потом он сказал, что Жермена де Сталь жила у нас долго и он многое может о ней рассказать, но не сейчас и не сегодня, теперь же нам пора разойтись – мы и так полночи никому не даем спать. Он поднялся, я тоже встал и пошел его проводить.

Уже зная Ифраимова, я был уверен, что новый разговор будет не раньше чем через неделю, но следующим вечером он, едва мои старики легли, опять пришел, сел рядом и, по всей видимости, готов был продолжить историю жизни де Сталь. Держался он необычно, у меня даже возникло ощущение, что за ночь он решился на что-то для себя важное. Возможно, он думал о «Синодике», я даже был уверен, что именно о нем, и, значит, речь о мадам де Сталь зашла не просто так: Ифраимов хочет, чтобы я помянул и ее. Впрочем, мне это могло и померещиться.

* * *

Иногда Ифраимов не сразу начинал говорить, и тогда долго, чуть ли не полчаса, сидел неподвижно, положив руки на колени, как по отвесу вытянув спину и полуприкрыв глаза. Собственно, в такой позе он оставался всё время, что был здесь вчера, только глаза его были открыты и повернуты ко мне. На этот раз пауза вышла особенно длинной. О де Сталь мне самому заговаривать не хотелось, и я, едва он пришел в себя, для затравки спросил об Адаме и Древе познания. Ответил он немедленно, но как-то совсем не то, что я полагал услышать.

«Древо познания, – сказал он, – а с ним и многие другие деревья вслед за человеком тоже были изгнаны из рая, но деревья оказались лучше людей: все они обращены ввысь, к Богу, и сейчас единственное, что соединяет твердь небесную и земную, не дает им окончательно разойтись, это молитвы да деревья. Едва укрепившись в земле, – продолжал он, – дерево начинает тянуться вверх, один за другим оно пускает в небе новые побеги-ветки, и эта корневая система более мощная, чем та, что держит его в земле. Поднимаясь выше и выше, она пронизывает, прорастает воздух и небо, как пуповиной связывая их с землей. Всё же дерево подобно Вавилонской башне, и, хотя Господь понимает, что оно растет не из гордыни, – ни одному из деревьев, как бы высоки они ни были, не суждено до Страшного Суда возвратиться в рай.