Следопыт

Баллы попробовал лечь на то место, откуда стрелял отец. Он лежал немного ниже, а следы сошек от ружья виднелись на самой вершине бугорка. Мерген целился примерно в середину скалы. «Сколько же раз он выстрелил?»

Он проследил путь, по которому отполз отец. Ножки от его ружья волочились по земле, оставляя прокарябленные следы. Они вели к недалекой зеленой арче. Под этим деревом Баллы увидел неподвижного Мергена Пуля пробила, наверное, бедренную кость.

Он перевязал рану своим поясом, но все равно не смог остановить кровь. Из-за ее потери отец до неузнаваемости побледнел. Баллы осторожно поднял голову отца. Тело его еще не успело закоченеть и казалось теплым.

— Отец, мой родной! — в отчаянии вскрикнул следопыт. Но зов его остался безответным.

— Папа, ах, папочка! — плакал сын, и плач его эхом отдавался в горах.

Баллы выпрямил руки и ноги отца и со слезами на глазах стал раздумывать; «Как все это могло произойти?»

«Отец, конечно же, погиб в неравном бою. В безлюдных горах, без необходимой помощи он, вероятно, сильно и долго страдал. В этом тяжелом состоянии ему не могли помочь ни родные, ни близкие, ни сыновья, ни дочери. Папочка, когда ты пролил много крови, когда от жажды у тебя пересохли губы, ты, наверное, звал меня: «Баллы, сынок мой, воды». Когда же почувствовал, что нет тебе места на земле, наверно, оставил мне завещание. Не слышал я твоих последних слов, но, возможно, угадываю эту твою последнюю просьбу: «Никогда не делай зла добрым людям».

Да, отец, я выполню твой завет.

Временами, когда ты приходил в себя, наверно, жалел, что не было рядом твоего Баллы и не переставал твердить: «Мой сынок, ты по этим кровавым следам разыщешь меня» — и после этих слов прислушивался, не донесется ли шум моих шагов.

Папочка, прости. Я думал, что ты ушел в село, и был спокоен за тебя. Кое-кто говорил о тебе «враг», некоторые думали: «сбежал». А ты, оказывается, сражался с нарушителями границы, дал им достойный отпор. И ты уж, отец, прости за то, что в эту минуту я был вдали от тебя и не мог помочь. Но я отомщу за тебя, выполню сыновний долг…»

Баллы схватил сухую вязанку дров, пробежал немного и поставил ее на вершину бугорка, потом, положив сверху сырые ветки, разжег костер. В небо взвился густой черный дым.

Еще в древние времена туркмены, чтобы известить своих сородичей о надвигающейся опасности или приближении неприятеля, разжигали на сторожевом бугре или крепости костер: днем из сырых веток с дымом, а ночью — из сухих с огнем.

На сигналы Баллы первыми примчались пограничники, а затем стали собираться люди, охотившиеся в горах, и местные жители. Они в безмолвии стояли возле Мергена…

А Баллы торопливо стал взбираться на противоположную обрывистую скалу, как бы ища чего-то. Остановился в одном месте, оглянулся вокруг. По каким-то ему только понятным следам направился в сторону границы. Затем вернулся к людям и увидел сидящего у изголовья отца старшину Иванова.

Баллы, ни на кого не глядя, стал рассказывать:

— Отец хотел поймать двух нарушителей, но те опередили его, выстрелили первыми. Падая, отец успел подстрелить одного из бандитов. На выступе скалы заметна засохшая кровь. Его попутчик, наверное, взвалил раненого на спину и бросился к границе. Если бы нарушители не были близкими родственниками, второй ни за что бы не взял его и не понес по этим труднопроходимым местам.

Старшина Иванов медленно встал, подошел к Баллы и крепко обнял его. Потом пограничник снял свою зеленую фуражку и тихим глухим голосом, еле выговаривая некоторые туркменские слова, сказал:

— Границу нарушили два лазутчика. Наши пограничники их задержали. Один из них был ранен и вскоре умер. Доктор из его раны извлек пулю кремневого ружья. Мерген-ага погиб за Родину. Мы, пограничники, никогда не забудем храброго следопыта Мергена-ага.

Справив семидневные поминки по отцу, Баллы вернулся к своей отаре. В коше он подолгу не оставался. Брал кривую палку отца, звал Акбая и уходил с овцами на пастбище. Сделался неразговорчивым, только глубоко и горько вздыхал.

Кажется с течением времени человек способен свыкнуться с тяжелой потерей, смириться с судьбой. Но так только кажется. Баллы все больше погружался в печаль. Вот он пригнал овец к тому месту у Гуручая, где они расстались с отцом, когда преследовали Таймаза. Остановился и посмотрел в сторону дымящихся холмов. Почувствовав, что глаза его снова наполняются слезами, и чтобы немного отдохнуть и успокоиться, опустился на сухую траву.

Однажды вечером, возвращаясь с овцами через ущелье «Хозлук», Баллы увидел сидящего Атамурта.

Поздоровался, расспросил о сельских делах. Баллы не понравилось, что лицо Ата-пальвана было печально.

— Ата-ага, что случилось, все ли здоровы в селе?

— Баллы, меня послали сюда за овцами присмотреть, а ты поезжай в село.

— Ата-ага, что-нибудь неладное произошло?

— Да нет, ничего. Только вот тебя вызывают.

Убедившись, что от пальвана внятного ответа не добьешся, он сдал ему стадо и поехал в село. «Неужели опять какая-нибудь недобрая весть?»