Следовать новым курсом

«Клеопатра», как и днём, шла параллельным курсом с основной колонной. Когда началась стрельба, Повалишин вызвал прислугу к орудиям, но огня открывать не стал, справедливо полагая, что темнота сбережёт их лучше любой пальбы. Четверть часа прошли в томительном ожидании, и лишь когда фрегат потряс удар, пришедшийся куда-то в район левой скулы, комендор револьверной пушки правого борта сам, без команды, крутанул ручку, приводящую в движение связку стволов. Картечница послушно огрызнулась трескучей очередью, и вслед за ней открыли огонь и остальные орудия. Повалишин заорал «Прекратить!» — но комендоры, измученные ожиданием, ничего уже не слышали — торопливо выбрасывали поданный к орудиям боезапас в черноту, в волны, в никуда.

И — новый удар, на этот раз прямо в форштевень. Фрегат содрогается всем своим металлическим телом, в темноте за бортом мелькают неясные тени.

— Боцман, осмотреть таранную переборку на предмет повреждений! И задробить, наконец, стрельбу! Оттаскивайте мерзавцев от орудий, если иначе не понимают!

— Слушш, вашбродь! Всё сполним!

Дробь подошв по тиковым доскам палубы, раскатистые матерные загибы, звуки затрещин и оплеух.

Стрельба стихла.

— Полагаете, мина, Иван Фёдорович?

— Сейчас не понять, голубчик… — Повалишин натянул на посиневшие руки перчатки. — Боцман, заснул? Что переборка?

— Так что, течи нет, вашбродие! И ещё: Сердюков, баковый, говорит — кажись, после удара слышны были крики.

— Померещилось. Какие ещё крики в такой какофонии!

— Так точно, вашбродие, как есть примерещилось!

— Рулевой! Прямо держать, смотри у меня!

— Слушш!

Его обнаружили только утром, когда серенький ноябрьский рассвет только-только тронул восточный горизонт. Рыбак — в изодранном просмоленном плаще и невесть как уцелевшей зюйдвестке — висел на большом адмиралтейском якоре, подтянутом к крамболу правого борта. Полумёртвый, оцепеневший от холода и усталости, он вцепился в веретено якоря так, что пришлось отдирать его пальцы, прикипевшие к чугуну.

Заговорил спасённый нескоро, после того как судовой врач сначала растёр его водкой, а потом чуть ли не силой влил в сведённые судорогой зубы порцию горячего грога. А заговорив — назвался помощником шкипера с тресковой шхуны, приписанной к порту Гулль. Повезло ему несказанно. В момент удара, когда форштевень «Клеопатры» врезался в борт рыбацкой скорлупки, бедняга сидел в вороньем гнезде на мачте и каким-то образом ухитрился зацепиться за снасть, свисающую с якоря. Там он и провёл остаток ночи — в полуобморочном состоянии, не понимая, не сознавая того, что с ним происходит, пока не был обнаружен, поднят на палубу, спасён.

— Выходит, Иван Фёдорыч, ночью мы палили по самым обыкновенным рыбакам?

— Выходит, так, голубчик, — Повалишин невесело усмехнулся на вопрос мичмана-машиниста. Разговор шёл за завтраком в кают-компании. — Теперь держись: британская пресса ославит нас на всю Европу убийцами мирных обывателей, злыднями, попирающими законы гуманности и человечности!

— Ничего, переживём как-нибудь, — старший офицер заправил за воротник кителя крахмальную кипельно-белую салфетку. — Война — она всё спишет. Не мы к ним первые явились. Небось они с рыбаками в Финском заливе тоже не очень-то церемонились. Да и не успеют газеты поднять шумиху. Штурманец, сколько ещё винтить до устья Хамбера?

Повалишин понимающе улыбнулся. На северном берегу этого обширного эстуария, образованного реками Трент и Уз, стоял Гулль, город рыбаков и моряков каботажного плавания — как раз туда и была приписана погубленная шхуна. Как раз это название значилось в секретных пакетах с приказами, вскрытых в Северном море командирами русских фрегатов.

Скоро у британской прессы появится тема погорячее невинно погубленных рыбаков. Но для этого надо заранее предпринять кое-какие меры.

— Боцман!

— Я, вашбродь!

— Кликнули охотников в десантную партию?

— Так точно-с! Все рвутся, удержу нет! Рубахи рвут на груди, лишь бы взяли!

— Ступай с Геннадием Семёнычем, — Повалишин кивнул на старшего офицера, — отберите сорок человек, но чтоб самых-самых. Потом вместе со старшим артиллеристом проверьте оружие — карабины, револьверы, абордажные палаши. Сумки патронные не забыть. И шлюпки сам погляди — нам придётся несколько миль тащить их буксиром, с людьми. Чтоб без сучка, без задоринки!

— Не сумлевайтесь, вашбродь, всё как надо будет! А… спозвольте просьбу?

— Ну?

— Дозвольте и мне с их благородием… — боцман неуверенно покосился на старшего офицера, — дозвольте, значить, с нашими на берег?

Повалишин вздохнул. Можно было ожидать…

— Иди, что с тобой поделать. Дозволяю. Только зазря голову под пули не подставляй, ты мне на судне нужен. Поход только начинается.