Следователь. Клетка

Лежа на спине, растянулся во весь рост, осязая льняную простыню под собой и теплую шерсть одеяла сверху. Осторожно повернул голову. Ева спала на левом боку, волосы спадали на лицо, губы были полуоткрыты, дыхание легкое, ровное. Так же осторожно отвернулся. По опыту знал, что с онемевшими мышцами смогу пролежать не более пяти — десяти минут, да и то в том случае, если в голову придет хорошая мысль. Просыпаться всегда приятно, но еще приятней проснуться с хорошей мыслью. Уже четыре года или, по крайней мере, около четырех, отправляясь вечером на боковую, я мечтаю проснуться утром с хорошей мыслью. Так повелось с тех пор, как мне исполнилось двадцать пять, может, немного позже, точно не припомню, во всяком случае, с большим опозданием. Пожалуй, слишком большим. Как жаль, что меня с трехлетнего возраста не приучили каждое утро ожидать хорошей мысли. Сначала землю следует вспахать. Для того и нужна черновая работа. У меня, конечно, есть записная книжка, куда я заношу свои мысли, но ко мне еще ни разу не приходила мысль настолько хорошая, что ее можно было бы удержать и без записи. Как, например, Эйнштейну его мысль о теории относительности. Правда, Эйнштейн занимался физикой, я же скульптор, но принципы для всех профессий одинаковы. Как и движущие силы — ум, талант, интуиция, искренность. По вечерам к тому времени, когда Ева засыпает, я еще с полчаса бодрствую. Высчитываю коэффициент полезного действия прошедшего дня. Оглядываюсь, вижу: столько-то часов потрачено явно нецелесообразно, столько-то не вполне целесообразно. Несчастье, на мой взгляд, заключается в том, что я работаю неравномерно. Однако, поразмыслив, прихожу к выводу, что, помимо физического коэффициента полезного действия, существует еще и некий духовный коэффициент. Лентяй всегда отыщет отговорку! Если я, к примеру, всю неделю тружусь, как проклятый, перемешивая горы глины, и пот с меня льется ручьями, а вечерами валюсь в постель и засыпаю как убитый, даже не поцеловав Еву, где уж тут высчитывать коэффициент полезного действия. Потом вдруг придет неделя, и я бью баклуши, слоняюсь вдоль моря, любуюсь узорами на песке, ворошу морские водоросли, пока не посчастливится отыскать в них крохотный кусочек янтаря, затем стараюсь убедить себя, что день прошел великолепно. Не важно, чего стоит находка, важно другое — ты что-то нашел.

Ева перевернулась на спину, задышала глубже и размеренней. Иногда я просыпаюсь ночью — сколько ни слушаю, ничего не слышу. Ева дышит почти беззвучно. Я весь обращаюсь в слух, задерживаю дыхание, сажусь, склоняюсь над Евой. Я пригибаюсь так близко, что чувствую тепло ее тела. Но только припав ухом к Евиной груди, улавливаю очередность вдохов и выдохов, слышу глухие удары сердца. Ночью сердце Евы бьется на редкость медленно, на два моих удара — у нее один. А в глубоком сне на пять моих приходится только два ее. Сейчас она проснется. Последний глоток дремы. Возможно, Еве снится сон, ей хочется досмотреть его до конца. Но теперь-то я могу потянуться, расправить лопатки, сжать брюшные мышцы, вытолкнуть из легких застоявшийся воздух. Я согласен с йогами: дыхание — наиважнейший жизненный процесс, и тот, кто дышит правильно, тот и мыслит правильно. Я вытягиваюсь. Закладываю руки за голову, сжимаю пальцы в кулак, все тело сжимаю в кулак. Внезапно расслабляюсь. Кровь убыстряет бег.

Лежу, весь в струнку вытянулся, левой рукой осторожно высвобождаю себя из-под одеяла. Перегибаю его пополам, укрываю Еву. Теперь она спит под двойным покровом, она любит тепло. Ева мурлычет во сне. Котенок! Сейчас, сейчас она проснется.

Я поднимаю ноги, развожу их наподобие ножниц. Сгибаю в коленях. Некоторое время лежу не шелохнувшись. Интересно, что будет дальше? Сразу ли встанет или захочет понежиться, пересказать виденные сны?

— Проснись.

— Мурр.

— Что тебе снится?

— Африка.

— А точнее?

— Кейптаун. И в красках. С черными-пречерными неграми, с красными автомобилями, зелеными пальмами, фиолетовым асфальтом. Дождь только-только прошел, по улицам хлещут потоки, до того грязные, что кажутся фиолетовыми.

— А я тоже в Кейптауне?

— Нет.

— Но я все-таки твой муж?

— Ты мой муж.

— Тогда просыпайся.

— Просыпаюсь.

Ева смотрит на меня вполглаза, потом ее веки опять закрываются. Она спит. Она шлепает босыми ногами по лужам Кейптауна. Но это ненадолго. Сон отлетел. Лишь во сне земной шар такой маленький, портативный, а проснулся — и моря заполнились до краев, горы сделались неприступными, лесные чащи непроходимыми, и ты опять становишься самим собой. В мгновение ока все преобразилось. И ты уже не Аладдин.