Следователь по особо важным делам

Смущается, краснеет, по приходит. Правда, в буфете (если у меня нет времени на поход в ЦДРИ) никогда не сядет за мой столик. Прекрасный повод для шуток. Его с удовольствием используют некоторые мои коллеги. И вгоняют девушку в краску.

— А сейчас Иван Васильевич занят? — спросил я.

— Его просто-напросто нет. В Совмине. Вы его все-таки дождитесь. Просил…

— Уж эти просьбы, — сказал я. — Паче приказания.

Фаиночка сморщила носик: рада, мол, помочь, но нечем. Перед тем как она захлопнула дверь, я попросил:

— Как только объявится, позвоните?

— Обязательно, Игорь Андреевич.

Её кудрявая голова исчезла.

Значит, завтра к двенадцати — в больницу. С узелком.

Всякие там кулёчки, электрическая бритва, зубная щётка…

Собираюсь лечь уже второй год, а тут сразу-завтра. За полдня надо успеть переделать массу дел. Позвонить в прачечную, чтобы бельё не привозили. Непременно внести взнос за кооператив. И так уже задолжал за два месяца.

По работе, слава богу, ничего срочного. Неделя ничего не решает. Правда, я слышал, что после операции некоторое время разговаривать не разрешается. А сколько? Надо было узнать. Немой следователь — что за следователь…

Незадолго до шести я не вытерпел и, не дожидаясь звонка Фаиночки, спустился в приёмную к заму.

Ивана Васильевича ещё не было. Секретарша смутилась. Словно в отсутствии начальства была виновата она.

Конечно, ровно в шесть я имел право, как и все, покинуть службу. Де-юре. Но де-факто… Не знаю, отыщется ли такой человек, кто решится не уважить просьбу руководства. Впрочем, де-юре тоже не очень на моей стороне. День у меня ненормированный… С мрачным видом я устроился в кресле возле Фаиночкиного стола.

Девушка продолжала бойко стучать на машинке, изредка бросая на меня извинительные взгляды. Наверное, по молодости она считала себя обязанной уходить вместе с шефом. Или по его разрешению.

А может быть, она сегодня осталась из-за меня, чтобы мне было не так скучно в приёмной?..

В четверть седьмого мне стало тоскливо.

Звонить Наде бессмысленно — в пути.

При всем моем уважении к Ивану Васильевичу в эти минуты я про себя не очень лестно о нем отзывался.

На всякий случаи сбегал наверх, к себе. Может быть, Надя все-таки позвонит. Но аппарат молчал.

Тогда я спустился в приёмную (опять же бегом), чтобы не упустить ни одной секунды.

Но зампрокурора все не было. Я снова пошёл к себе.

Ещё в коридоре услышал звонок и бросился к двери.

Это была не Надя. Звонил свидетель по делу, которое я заканчивал. Я постарался поскорее закруглиться, чтобы освободить линию.

Не успел я положить трубку, как опять раздался звонок.

— Игорь Андреевич, вы ещё у себя?

Я узнал голос Агнессы Петровны.

— Да, сижу как на иголках.

— У вас сегодня приятный вечер, я знаю. Но не больше двух минут….

Знаю я её две минуты. Поэтому говорю:

— Агнесса Петровна, дорогая, простите, ради бога, вызвали к начальству. Я вам позвоню сам, завтра. Дело спешное?

— Что вы! Пожалуйста. Успеется и завтра. Желаю хорошо провести вечер…

Я вздыхаю. Кладу трубку. Бреду по опустевшему зданию к Фаиночке.

Без двадцати семь меня охватило отчаяние. И не потому, что я до сих пор ещё не подводил моего очаровательного конструктора-модельера (хотя бы в последнюю минуту, но ухитрялся уведомить, что занят). Мне было жалко её, стройную и одинокую, сиротливо стоящую у нашей колонны.

И ещё что-то— во мне шевелится вроде ревности. Ведь у театра сейчас много мужчин. Молодых и модных. Но главное, я срывал Наде вечер. Что она подумает, если я не приду?

И вот решаюсь…

— Фаиночка, сделайте мне одно одолжение.

Машинка замолчала. Я никогда ни о чем не просил девушку,

— А смогу?

— Отлично справитесь. Сходите за меня в Большой театр…

Конечно, с моей стороны это было предательством.

Я разрушал нашу дружбу самым варварским способом.

И её мечты, быть может…

Протягиваю ей два билета.

Надевая пальтишко, которое явно куплено в «Детском мире», потому что такие размеры вряд ли продают в магазинах для взрослых, она, пряча от меня глаза, спросила:

— Как я найду… этого человека?

Боже мой! Вот действительно деликатная душа. Я чувствовал себя инквизитором.

— Крайняя колонна слева. Надежда Максимовна.

Стройная. Блондинка.

Фаиночка едва слышно повторила:

— Стройная, блондинка…

— Сестра… — соврал я отчаянно. И от этого у меня стало скверно на душе. Её каблучки затихли в конце коридора. В мыслях я шагал с ней вниз, по улице, у ЦУМа завернул к театру. Вот и я. Она не удивилась моему опозданию-такая у меня работа. Потом бегом (Надя ходит быстро, угнаться за ней трудно) направились в гардероб. Затем — по овальным коридорам.

Вот и ложа в третьем ярусе бельэтажа. Погасли люстры, медленно и торжественно. Сладостная минута тишины, натянутой, как струна. И вот-мир взрывается божественным фортиссимо увертюры. Распахнулся занавес и…

— А, это вы, Чикуров. — Иван Васильевич остановился посреди приёмной и некоторое время рассматривал меня, что-то соображая.

Он открыл дверь кабинета, прошёл первый. Я-следом.

Улетучился бог весть куда Моцарт. Я стоял у стола зампрокурора.

— Садитесь. — Иван Васильевич устало опустился на своё место. Он все ещё озабоченно морщил лоб.