Следствие по-русски 2

— Вот уж не думал, батюшка, — обратился я к Разумовскому, — что мне когда-нибудь придется выступать в твоем амплуа: являться к замученному оперативнику и с безжалостной наглостью добиваться его «добровольного» согласия. А именно этим я и буду заниматься. На кассете, которая попала нам в руки, насилуют и расчленяют двенадцатилетнюю девочку. И есть подозрение, что это далеко не последняя кассета. Что теперь скажешь?

Ракитин достал из кармана полупустую пачку «Беломора» и, выудив папиросу, дунул в бумажную «гильзу» так, что табак «выстрелил» в стену напротив. Чертыхнулся и уставился в окно, задумчиво барабаня пальцами по столешнице. Я не торопил его. Если Никитин не ошибался в этом парне, его ответ я знал и так.

— И до какой стадии вы предлагаете тянуть это дело? — произнес наконец оперативник.

— До получения конкретных улик. Улик, способных удовлетворить запросы даже нашего судопроизводства. Может быть, на поиски уйдет день, может, неделя. Основную часть работы мы возьмем на себя, но есть некоторые моменты, которые нам, как лицам гражданским, не осилить, поэтому мы и хотим заручиться твоей поддержкой.

— Но предпосылки для раскрытия есть? Или одно желание?

— Предпосылки есть. Правда, желания пока куда больше.

— Что ж… Для начала я свяжусь со знакомыми в спецотделе. Полагаю, что потребуется информация. Много информации. Я постараюсь получить данные о положении дел в порнобизнесе и детской проституции, а на вашу долю останутся психиатры и информация о частных киностудиях. Могу я получить копию кассеты?

Заметив наше замешательство, заверил:

— Она не пропадет, и ее никто не увидит. Но мне требуется просмотреть ее самому. Мне нужно будет задавать не общие, а целенаправленные вопросы. Все же в одном деле завязано и «черное порно», и убийство, и похищение детей, и изнасилование, и психически больной человек.

Я протянул ему кассету и предупредил:

— Это подлинник, Игорь. Копий у нас нет.

— Все будет в порядке, — заверил Ракитин, запихивая кассету во внутренний карман летнего плаща. — Если удастся, то сегодня же и просмотрю. Утром постараюсь связаться со специалистами из «полиции нравов». Завтра вечером, часиков в пять, заходите. Обсудим.

— Обрати внимание на титры, — предупредил я. — Там есть номер телефона. И учти — зрелище не для слабонервных. До завтра.

— Счастливо, — кивнул капитан, и мы с Разумовским вышли.

— Ты не слишком самоуверен? — покосился на меня иерей. — Это была единственная улика. Мне тоже понравился этот парень, но ведь он может просто потерять кассету, случайно испортить ее.

— Оперативник-то? — усмехнулся я. — Потерять и испортить? Ну-ну… Да и, по большому счету, она нам больше не нужна. Если мы найдем эту студию, там будет еще немало подобных кассет, а если нет… Лично мне эта мерзость не нужна. А тебе? Так что же ты волнуешься?

— Предчувствия, — признался Разумовский. — С тех пор как эта кассета попала ко мне в руки, меня одолевают нехорошие предчувствия. Может быть, это и наивно, но… уж больно неспокойно на душе. Словно что-то недодумал, что-то упустил, и это может послужить причиной неприятностей не только для меня.

— Естественно, — подтвердил я. — Ведь помимо проблем твоих прихожан есть еще и я. Наверное, у тебя наконец просыпается совесть.

— Нет, это другое, — вздохнул иерей. — И ты, и я все это делаем сознательно, отдавая себе отчет. Многое из того, что мы делаем, неправильно, не принято, может быть, даже преступно. Но когда речь заходит о жизни человека или о старике, оставшемся без крыши над головой, все это отходит на второй план. И в душе я не жалею о том, что сделал. Не могу сказать, что мне это нравится, но я помню о дюжине людей, которым нам с тобой удалось помочь.

— Дюжине! — возмутился я. — Там было дюжины две, если не три. Три дюжины моих мучений.

— Но сейчас меня тревожит какое-то странное ощущение вины за то, что еще не произошло. И я пытаюсь понять: в чем я ошибся? Не могу найти ответ, и это тревожит меня еще больше.

— Это потому, что ты всему пытаешься дать оценку, определение, — сказал я. — Зачем философствовать над естественными вещами? Оскорбили женщину, ты за нее заступился — это естественно, это нормально и не нуждается в философских обоснованиях. Просто обычно мы беремся за дело, в котором помощь требуется конкретному человеку, а сейчас никого конкретного у нас нет, вот что тебя тревожит. Но нам следует поторопиться, чтобы конкретные не появились. Этого придурка сначала нужно остановить, а потом мы будем с тобой обсуждать — согрешили мы с тобой, размазав его по асфальту, или это было с нашей стороны благое деяние.

— Для меня все куда сложнее, — покачал головой Разумовский. — Это ведь огромная ответственность — быть священнослужителем. Могу ли я так далеко отходить от принятых норм? Федор Шаляпин после исполнения арии Мефистофеля шел в церковь, потому что он, входя в образ дьявола на сцене, пусть невольно, как артист, но впускал в себя частичку того, в чей образ вживался. Но он был очень сильный духом человек и свято верил в торжество добра. Видишь, насколько все тонко?