Следствие по-русски 2

— Ты зачем корзину с мусором в коридоре поджег? — звеневшие в голосе Гаранина ледышки заставили меня улыбнуться еще доброжелательнее и теплее.

— Корзину с мусором? — я вспомнил злосчастный окурок, пущенный мной впопыхах, и моя улыбка стала «голливудской. — Не нарочно. Случайно. В смысле, без злого умысла.

— Случайно, — многозначительно повторил он, медленно приближаясь ко мне. — А что, ты говоришь, там с иереем?

— С Разумовским-то? — жизнерадостно переспросил я, мысленно прикидывая расстояние между Гараниным и входной дверью. — Да что с ним станется? Жив, курилка. Сюда едет… В гости.

— Петрович, — попросил Гаранин, — дай-ка мне ключи от камеры.

Не дожидаясь развязки, я метнулся к выходу и, ужом проскользнув мимо оперативника, выскочил во двор.

— Не друг ты мне более! Не друг! — с пафосом воскликнул я, обиженно отодвигая от себя подаренную Сергеевым книгу с изображением священника на обложке.

— Не понравилось? — растерянно спросил Виктор. — Да, я немножечко утрировал. Но я же написал в предисловии, что все это — шутка и ее не следует воспринимать серьезно.

— Какого лешего ты вообще полез в литературу? Ты юрист, а не писатель, вот и занимался бы юриспруденцией. Писать и без тебя есть кому. А то взяли себе манеру заниматься не своим делом… Один, будучи священником, преступления раскрывать пытается, другой, будучи юристом, в писатели лезет. Вот от этого и случаются все неприятности.

— А кому же писать про сыщиков, как не сыщику? — удивился Сергеев. — Нужно знать, о чем пишешь, а то в последнее время… Да если вдуматься, из юристов получилось немало хороших писателей. Эта работа приучает делать выводы, а не слепо верить тому, что говорят, думать самостоятельно, дает знание законов, десятки интереснейших дел, учит разбираться в людях… Ведь юристами были Лев Толстой, Островский, Зощенко, Александр Блок, Бальмонт, Петрарка, Мопассан, Густав Флобер, Стивенсон, Гёте, Жюль Верн, Гейне, Франц Кафка, Бальзак, Гофман. Шекспир служил в нотариальной конторе, а Шарль Перро, Монтень, Лафонтен и Бэкон были адвокатами. И это далеко не полный перечень. Дюма очень любил брать в основу романов реальные уголовные дела, вспомни хотя бы «Графа Монте-Кристо». Нет, ты не прав, я взял за основу…

— За горло ты меня взял, а не за основу, — перебил его я.

— Ты понимаешь, что это не книжка, а реклама для Разумовского и надгробие для меня? Ты памятник мне воздвиг, к которому не зарастет из бабушек и дедушек тропа! — Мне конец.

— Да ладно тебе, — поморщился Сергеев. — Никто и не поверит

Я возмущенно фыркнул и, осторожно оглядевшись, шепотом сообщил Сергееву, указывая на сидевшую за соседним столиком женщину лет пятидесяти пяти:

— Вот, уже началось! Она нас слушает! Я тебе точно говорю. Ты же написал про это кафе, а человеку внимательному не так уж сложно вычислить, где оно находится. Я теперь из деревни даже на время выбираться не смогу. Похоронил ты меня… Заживо!

— Знаешь, что, — рассердился Сергеев, — у тебя мания преследования. И последнее дело это наглядно доказывает. Да никому и в голову не придет… Тем более что у тех людей, которые обращаются за помощью к твоему иерею, денег на книжки, как правило, нет.

— Он будет им дарить их, — уверенно сказал я. — Ты бы хоть предупредил меня перед тем, как подобную пакость затевать.

— И я бы сказал тебе — нет!

Тогда зачем предупреждать? — усмехнулся негодяй. — Я хотел подарок тебе сделать.

— Сделал! — кивнул я. — Уж такой подарок! Да и получился я у тебя…какой-то… вредный и занудливый.

— С натуры писал, — пожал плечами Сергеев.

— Да? А почему же у тебя Разумовский положительным героем оказался?! — возмутился я. — Это же исчадие сыска! Террорист! Ужас одиноких оперативников! И, если вдуматься глубоко, Миру житель церковных уставов! А дела, которые ты описал? Это пособие для прокуратуры! И это сбывшаяся мечта всех засранцев, задавшихся целью накопать побольше материалов, послуживших бы основой новой серии «Волосатые руки». А все эти бабушки и дедушки, у которых накопилась груда проблем выстой с пик Коммунизма? Теперь-то они знают, где нас искать. Нет, Сергеев, это не мания преследования, это — гигантский опыт за плечами. Печальный опыт. В общем, ты меня угробил. Меня будут бить, сажать и убивать, а ты будешь получать за это свои

авторские тридцать сребреников. Вот она — цена истинной мужской дружбы! Вот оно, хваленое братство офицеров! Завтра я смогу с полным основанием сказать своей жене, что она уже вдова. Спасибо! От меня спасибо, от моей жены, от жены Разумовского! Последняя будет тебе особенно благодарна. Знал бы ты, каких нам трудов стоит хоть как-то удерживать Разумовского от его «крестовых походов»!

— Не надо удерживать, — подозрительно быстро ответил Сергеев. — Он, это… людям помогает.

Я с подозрением посмотрел на него. Сергеев чуть заметно покраснел и принялся рассматривать на свет рубиновое вино в бокале.

— Ты сейчас над новой книгой не работаешь? — вкрадчиво спросил я. — О чем она?

— Я? Над этим… Любовный роман пишу.