Следствием установлено

— В высшем философском смысле это, конечно, так. Но это область не только психического расстройства, это и воздействие воспитания, среды, эгоизма, возведенного до неимоверных пределов. И все это в пределах действия закона, закон отступает только перед психическим расстройством. Я расскажу один эпизод из моей следственной практики. Его тоже связывали с патологическим опьянением. Я тогда был в районе следователем, и довелось мне расследовать дело об убийстве. Довольно простое. Убит был человек в пьяной драке возле ресторана ударом ножа. Милиция вовремя не подоспела, присутствующие растерялись, и убийца спокойно ушел с места преступления. Пришел домой и завалился спать, в чем был. Не потрудился ни ножа выкинуть, ни одежду замыть от пятен крови. Когда мы пришли за ним через несколько часов, он беспробудно спал. Едва добудились. Он ничего не отрицал, ни от чего не отказывался, готов был даже признаться в преступлении, но признание обвиняемого без других доказательств в деле не может служить основанием для обвинения. Сколько я с ним ни бился, он ничего вразумительного о происшедшем рассказать так и не мог, он даже не мог вспомнить, за что, в какой ситуации ударил человека ножом. Вот почему у меня зародилось подозрение о его невменяемости. Возникла версия о патологическом опьянении. В рассуждение было взято, что убийца не предпринял никаких попыток скрыть следы преступления. Был на экспертизу представлен и его путь домой. Меня тогда смутило, что шел он домой, бессмысленно петляя по городу. Блуждал. Опять возвращался и по каким-то приметам находил дорогу. Я по наивности и отнес это состояние к невменяемости. А экспертиза, основываясь как раз на его блужданиях, установила, что он не был в невменяемом состоянии. Мне разъяснили, что если бы он находился в момент совершения преступления в состоянии патологического опьянения, то, вероятнее всего, он потерял бы сознание и заснул в любом месте. Могло быть и такое, что в состоянии патологического опьянения он дошел бы до дома, но только не блуждая, а словно бы по струне. Не разумом нашел бы дорогу, а болезненным подсознанием, которое сработало бы помимо его воли.

— Участковый застал Охрименко без сознания… — напомнил Осокин.

— Кто проверял эту степень бессознательности? — спросил Русанов.

— Никто не проверял! — ответил Пухов. — Тогда ведь все считали, что ранение у коменданта смертельное… Удивлялись, что еще жив был, когда выломали дверь.

— Его доставили и в Рязань в бессознательном состоянии, — уточнил Осокин.

— Для полной уверенности в этом вы, Виталий Серафимович, все же постарайтесь проследить весь его путь от подъезда и до рязанской больницы. Очень важно узнать природу его состояния. Был ли это внезапный сон. или последствия от потери крови или опьянения? Сознание он мог потерять и от боли. Прошить пулей кожу и ребро поцарапать — это больно!

Осокин сидел смущенный. Русанов взглянул на него и улыбнулся.

— Не огорчайтесь, Виталий Серафимович! Вы не первый и не последний, кто сразу не нашел решения. Работа следователя носит в себе творческие поиски.

Не всякая, конечно. Может попасться дело, где, кроме механической тщательности, ничего и не нужно, но там, где мы сталкиваемся с психологией, — это психологическая инженерия. И если говорят, что писатели это инженеры человеческих душ, то в иных случаях и следователь тоже инженер человеческих душ. Главное, преодолеть леность мысли, творчески преодолевать трудности и уметь вовремя отказаться от ложного поиска. Я ознакомлюсь с делом, и мы еще побеседуем, пока я лишь попытался расшатать вашу уверенность в высказанной версии. Она, к сожалению, шаткая… Не по душе мне и вот еще что. В показаниях свидетелей сквозной нитью прослеживается, что Охрименко по своей натуре человек малообщительный, замкнутый, в свою жизнь заглянуть никого не пускал. Кто-то назвал его даже бирюком. Молчалив, скрытен, нелюдим — и вдруг, вопреки своему характеру, встречному и поперечному показывает письма о жене. И какие письма! Личную жизнь выворачивает с удивительной откровенностью наизнанку.

— Переживал! — подбросил с иронией Пухов. — Страдал!

— Замкнутые люди страдают в одиночку. Не нравится мне этот внезапный перелом в характере. Вы пробовали, Виталий Серафимович, разъяснить Охрименко, что своим нежеланием откровенно рассказать всю правду он ухудшает свое положение?

— Пробовал! Не доходит! Говорит, что ему наш суд не страшен, что ныне он предстал перед божеским судом!

— Тонкое замечание, чтобы оправдать свое нежелание быть откровенным. Вы, Виталий Серафимович, сходите к Лотинцеву, послушайте его идею… Его идеи бывают полезны!

9

Криминалистическая лаборатория на втором этаже районного отдела внутренних дел. Окна забраны стальными прутьями. Плотные шторы, которые можно задвинуть в любой момент. Две просторные комнаты: первая с аппаратурой, вторая — как бы кабинет и своеобразный музей.

Осокин думал застать Лотинцева за изучением одежды Охрименко, но тот работал с прибором «УФО» над каким-то документом, пытаясь восстановить на нем текст, зачеркнутый жирными чернилами.