Следствием установлено

Рядом с гостиницей открытый павильончик. Подавали кофе, сосиски и чебуреки. Стакан кофе с горячими чебуреками подкрепили «угасающие» силы. Осокин направился в порт посмотреть, как пришвартовывается теплоход. На борту сверкала золотыми буквами надпись «Россия». Доносились команды капитана. Теплоход осторожно коснулся причала. Спустился трап, и по нему потянулась цепочка пассажиров. Над берегом кружились белые чайки.

И лестница с широким маршем ступеней к морю, и пальмы, и белый теплоход, и толпа гуляющих в яркой раскраски платьях — все выглядело феерическим праздником.

Это праздничное настроение охватило и Осокина, и только мысль о предстоящем деле, весьма деликатном, отгоняла праздничное настроение.

Дорогу к санаторию «Ривьера» указали ему первые же встречные.

Там Осокин прежде всего обратился в приемное отделение и установил, в каком корпусе и в какой палате проживала Елизавета Петровна. Соседки по палате — это самый надежный источник для информации. Но оказалось, что те, кто общался с ней, из санатория уже отбыли.

Второй точкой соприкосновения с отдыхающими мог быть столик в столовой. У заведующей столовой Осокин уточнил, за каким столиком сидела Елизавета Петровна. Здесь повезло. Один из ее соседей по столу был старичок, московский профессор Иван Васильевич Ворохов.

Осокин нашел его в палате. Иван Васильевич, пользуясь дневным одиночеством, над чем-то работал. Осокин представился и предъявил свое удостоверение. Профессор внимательно прочитал все, что значилось в удостоверении, и удивился.

— Озерницк? Это сердце Мещеры… Далекий край от моих интересов… — И тут же спросил: — Не моя ли соседка по столику вас интересует, молодой человек? Елизавета Петровна… Помнится, что она из Озерницка…

— Вы угадали! — подтвердил Осокин и тут же поспешил с вопросом: — Скажите, Иван Васильевич, у вас случайно не возникла мысль, что ее личность может вызвать у нас какой-либо интерес?

Профессор приподнял очки и пристально взглянул из-под них на Осокина.

— Так сказать, дежурный вопрос следователя… Я не люблю наводящих вопросов, молодой человек! На мой взгляд, ее пребывание в санатории в те дни, которые совпали с моим здесь присутствием, не может вызвать какой-либо интерес у следователя прокуратуры. Что с ней случилось?

Осокин вздохнул.

— Вот видите, Иван Васильевич, ваш упрек ставит меня в затруднительное положение. Я нисколько не собираюсь скрывать причины своего интереса к Елизавете Петровне, но боюсь преждевременной информацией дать направление вашей памяти не в ту сторону. Вот вы спросили меня, что с ней случилось. Вполне законный вопрос. Я вам на него отвечу, но прежде мне хотелось бы вас спросить: у вас не было ощущения, что с ней что-либо могло случиться? Вы с ней общались или общение было только за столиком?

— Общались, и даже помногу! Она экономист-практик, я экономист-теоретик. Я много полезного почерпнул для себя из ее практических наблюдений. Так что же с ней случилось?

— Я понял, что вас беспокоит, Иван Васильевич! Лично к ней у нас нет никаких претензий.

— Если бы у вас даже и были к ней претензии, от меня вы о ней услышали бы только хорошее. Скромная, трудолюбивая, думающая женщина. Не легкой жизни человек. В войну потеряла родных, в очень раннем возрасте… Воспитывалась в детском доме. Всего достигла сама. Словом, моя характеристика будет самой положительной, поэтому я все же настаиваю на том, чтобы вы объяснились!

— Если вы так настаиваете, я вынужден опередить свои вопросы. Она убита!

— Убита? Какой ужас! Кто, за что ее убили?

— Убита мужем!

— И он скрылся?

— Нет! Не скрылся…

— За что?

— Вот ради ответа на этот вопрос я сюда и приехал… Вот, посмотрите!

Осокин выложил на стол анонимные письма.

Профессор подвинул к себе листки, некоторое время внимательно вчитывался, перевернул письмо, подписи не нашел и оттолкнул листки.

— Какая мерзость! Что это такое?

— Письма неизвестных доброжелателей ее мужу!

— Это даже не ложь, а какая-то слизкая пакость! Он что у нее, сумасшедший?

— Не сказал бы!

— Жизнь прожил, а к такой пакости впервые прикасаюсь… Среди отдыхающих я не замечал таких мерзавцев!

— Мерзавцев не всегда легко различить…

— Неправда! Мерзавцев такого разряда всегда можно отличить. Вы проследите за лексикой писем, за оборотами фразы, так и вылезает мещанское мурло! Есть люди образованные, есть люди простые, но это мурло может затесаться и в среду образованных, и в среду простых, и там и там оно отличимо. Категорически заявляю, что в те дни, когда мое пребывание совпало с ее пребыванием, никого с этим мурлом поблизости не было.

— Три письма, и будто бы разные люди…

Профессор подвинул к себе письма и морщась прочитал все до одного, от строчки до строчки.

— Письма три, а автор один!

— А вот это и надо мне доказать! Пока мне поможет ваше заверение, что в письмах содержится явная ложь. Теперь у меня другой вопрос. Когда вы с ней общались, у вас не было ощущения, что она была чем-то расстроена, подавлена? Вот почему я не спешил вам все открыть, я опасался, что чем-то повлияю на ваше впечатление…

Профессор задумался.