Следствием установлено

— У нас с мужем было две комнаты. Я долго держала вторую комнату, надеялась, что вернется сын… Ведь многие возвращались. Прошло двадцать лет… Отдала комнату соседям, у них трое детей… Мне уже ничего не нужно! Жизнь моя остановилась с того дня, как пришло извещение, что убит муж…

У двери Зоя Петровна предостерегающе подняла руку.

— Пусть вас ничто не смущает… Вы знаете, что я оставила все так, как будто бы они живы. Они всегда со мной, и я не могу от них отказаться!

Большая комната, два огромных окна и угловое в эркере. Окна заставлены разросшимися филодендронами, которые все заслонили своими крупными листьями.

На резных дубовых ногах раздвижной стол. В том же стиле письменный стол, затянутый зеленым сукном. Поверх сукна — стекло, под стеклом какие-то бумаги, на столе несколько фотографий на подставках, у одной стены пианино, прикрытое полотняным чехлом, на свободном простенке две картины, несколько фотографий. В правом углу на кушетке свернулась калачиком кошка.

На столе холодный кофейник, чашка с остатками кофе, начатый батон белого хлеба. Это то, что хозяйка посчитала «неубранным».

Зоя Петровна усадила Осокина в кресло у письменного стола, села рядом и спросила:

— Кто вас интересует: отец или сын?

«Ну, здесь не придется задавать вопросы», — решил про себя Осокин. Явно не впервые ей приходилось рассказывать о своих, и по наитию ответил:

— Дед меня интересует — Турьев Сергей Алексеевич, царский генерал.

— Так далеко! — отозвалась Зоя Петровна. — Только однажды им поинтересовались. Я мало что могу рассказать. Лишь помню, что это был милейший человек. Умница, отважный. И он же наше злосчастье! Как мне вас величать, молодой человек?

— Виталий Серафимович.

— Так откуда же вы, Виталий Серафимович?

— Из прокуратуры, Зоя Петровна!

Она с удивлением проговорила:

— Странно, чего это вдруг кого-то заинтересовала столь давняя история?

— Бывает и такое, — уклончиво ответил Осокин.

— Что мой свекор в революцию был у Деникина, вы, надеюсь, в курсе?

— Это я знаю. Тех лет не вернуть, только теперь на некоторые вещи появился новый взгляд. Вот вы сказали, что генерал ваше злосчастье. Как это понимать?

— Я сказала злосчастье только потому, что злого счастья не бывает, молодой человек! Нынешняя молодежь не в ладах с настоящим русским языком. Когда нужно сказать два, говорят — пара, когда нужно сказать пара, могут сказать два… А всякие сокращения! О них язык сломаешь! Да-да, злосчастье наше! Крест, который пришлось нашей семье нести всю жизнь. Тут, знаете ли, такой узел сплетается, никто не расплетет! Я помню, старик говорил: «Я не очень-то против социалистов, у Чернышевского есть правда в том, что увидела во сне Вера Павловна! Это и я во сне готов увидеть! Но я не понимаю, как можно быть русским и желать поражения в войне своим же русским… Это же десятки тысяч жизней русских людей!»

Осокин не удержался и возразил:

— Войну с Японией начали не социалисты, а русский царь!

— Виталий Серафимович! Поверите, я чуть было не оглохла от этих споров. Мой муж кричал отцу, что русские солдаты гибли по царской тупости. Зачем нам Порт-Артур?! А старик отвечал: «За Порт-Артур русские люди головы клали, так теперь и отдать?»

Нахлынувшие воспоминания явно растревожили ее. Зоя Петровна вздохнула и достала из рукава кружевной платочек с вензелями. На глазах у нее стояли слезы, она приготовилась их смахнуть, но остановилась. Голос ее дрогнул.

Не хотелось ей задавать такой вопрос после всего этого, но Осокину ничего другого не оставалось, и он спросил:

— Вашего мужа не стало давно?

Зоя Петровна отвернулась, немного помолчала и, как бы собравшись с силами, стала рассказывать:

— Мой муж, Дмитрий Сергеевич, с первого дня рвался на фронт, воевал на Брянщине, потом оказался под Сталинградом. В самые тяжелые дни обороны этого города он там командовал артиллерийским дивизионом и погиб. Но об этом я узнала значительно позже, а прежде получила извещение, что наш сын пропал без вести.

— Вот этот, что под стеклом?

— Да. Надеялась, что судьба все же смилуется над ним, но бог не внял моим молитвам. Как только сняли блокаду, получила похоронную на мужа! Здесь бомбили, рвались снаряды, люди умирали от голода… Ни один снаряд не задел меня. И бомба не разорвала. И с голоду не дали умереть, потому что работала на оборонном заводе. Каюсь, я тогда возроптала на бога и долго, много лет, не ходила в церковь. Вы, конечно, неверующий, но думаю, что поймете меня. Живу больше по инерции, зачем — и сама не знаю. Единственная радость — каждый год езжу туда, где покоится прах мужа. Имя его навеки занесено в список защитников Сталинграда, что в пантеоне воинской славы на Мамаевом кургане.

Осокин слушал ее, а в ушах в той же интонации звучали слова ее сына: «…остался совсем один…»

— Вот они, мои дорогие, любезные моему сердцу… Я с ними разговариваю, а если бы не могла с ними разговаривать, наверное, помешалась бы в уме.