Следующая остановка - жизнь

— Что уставилась?! Бросила на середине…

Расстроенная его резким тоном, она спешит успокоить его:

— Я сделала всё, что должна была сделать сегодня.

— Но есть ещё дела!

— Ты не говорил о них раньше.

— Говорю сейчас.

— У меня много уроков.

— А у меня сроки. Ты, кроме своей литературы, ничего не желаешь видеть! Сидишь над ней каждый день, хотя уроки лишь дважды в неделю! Что даст она тебе в жизни, а?

Он сейчас не красивый. Грудь выпятил и пыхтит дымом. Щёки и белки глаз налились краснотой.

— Разбередит тебя твой кумир, превратит в идеалистку, запутает — уведёт от реальной жизни. А здесь — живая выгода для всей семьи, живая польза. Мы должны отправить товары в пятницу. — Именно в пятницу у неё сдвоенный урок, к которому нужно много прочитать и обязательно написать сочинение!

Скорее сбежать от незнакомого отца! Юля вскакивает и спешит прочь — от книг и раскрытой тетради. И приступает к своим прямым обязанностям, как называет домашнюю работу отец.

Она может в уме продолжить писать сочинение. Да разве, если не запишешь, упомнишь, что выстроишь?!

Поздно ночью наконец добралась до стола. Голова была чужой.

Давид Мироныч пришёл на помощь — заговорил своим чуть дребезжащим голосом. Но даже он не смог удержать её в бодрствовании — сон унёс Юлю из жизней Пугачёва и Гринёва.

В одну из таких ночей, когда она сидела, обложенная книгами, отец снова ворвался в её комнату. И стал кричать:

— Ты совсем свихнулась со своей литературой! Только и делаешь, что книжки читаешь и сочинения пишешь. Разве ты можешь хорошо работать для дома, если не спишь ночами?

Сейчас отец перекричит Давида Мироныча! Ничего не ответила, поспешила дописать фразу до конца.

— Совсем спятил старик. Кто мешал сидеть спокойно на заслуженном отдыхе? Принесло его из Москвы!

Подавляя боль в груди, едва сдерживая слёзы, Юля тихо сказала:

— Уйду из дома, если не дашь заниматься литературой.

Отец закричал ещё громче:

— Это мы ещё посмотрим! — и выключил свет.

С трудом она встала, на ватных ногах подошла к выключателю, включила Свет.

Надутый. Важный. С какой злостью он смотрит на неё!

Подскочил к столу, схватил книгу и тетрадь и с ними выбежал из комнаты.

Она же без сил опустилась на стул. Прижала руки к груди — задавить жалость к себе: сейчас она потеряла отца.

Боль не проходила.

Принесла книгу и тетрадь мама.

— Вытри слёзы и доделай, что начала.

Тут же ворвался в комнату отец.

— Это мы ещё посмотрим: я или литература, я или старый дурак?! — закричал он.

Но мама вывела отца из комнаты и плотно закрыла за собой дверь.

Сочинения в тот день Юля так и не написала.

Отец и литература вошли в конфликт.

Стоило Юле на другой день сесть за стол и раскрыть книжку, как отец появился на пороге багровый, пышущий злостью.

— Завтра нет литературы, — сказал пляшущим голосом.

То, что она пережила накануне, сделало её менее уязвимой — она даже головы не подняла от книги.

— Я покормила животных.

— Ты их покормила раньше, чем нужно, ночью они захотят есть и расстроятся. Через двое суток отправляем партию жилеток.

Прихватив книгу, Юля пошла вязать. Приспособилась читать, машинально нанизывая петли на спицы. Отрывалась от вязания лишь для того, чтобы страницу перевернуть. Успела прочитать всё, что было нужно. И только сочинение снова осталось на ночь.

Но не спать каждую ночь она не могла и решила задерживаться в школе. В подвале есть закуток, где мальчишки курят. После уроков там — никого! И хотя дым продолжает стоять туманом, Юля усаживается на ступеньке, кладёт на колени тетрадь и начинает писать сочинение.

Два дня прошли спокойно. На третий отец встретил её у калитки.

— Почему так поздно?

Она не ответила, прошла мимо. Переоделась, глотнула воды.

Когда доила корову, в спину ударил шёпот:

— Завтра чтоб минута в минуту…

«Ишь, как корову бережёт, боится спугнуть своим криком», — подумала равнодушно.

И продолжала два часа после уроков заниматься литературой.

Отец пришёл в школу на большой перемене, когда все они толпились вокруг Давида Мироныча, говорили о Пушкине и Пугачёве, о царской власти и праве одного человека отнимать жизнь у другого.

Обернулась она к двери ни с того ни с сего. Отец стоял в шапке, с зажжённой сигаретой в руке.

Она подбежала к нему, сняла с него шапку, сунула ему в свободную руку, из другой вырвала сигарету. Уставилась на него, глаза в глаза.

— Слово ему скажешь, уйду из дома. Заниматься литературой буду.

В тот день она снова сидела на своей ступеньке в подвале.

— Что случилось?

Юля вскочила. Тетрадка сорвалась с колен, полетела вниз.

Давид Мироныч положил руку ей на плечо, усадил её, сел рядом.

— У вас сильный характер, Юля.

Он не смотрел на неё, а чувствовала — смотрит.

— Есть жизнь внешняя. Есть жизнь внутри человека. На стенах барака изморозь… в Соловки нас привезли. Потом тайга. На работу гонят… ещё темно. Лес валили. Минус 50 градусов.

Он не говорит о чувствах, она сама представляет себе, что чувствует голодный, замёрзший, измученный, истощённый человек.