Следы на снегу

Встал вопрос, куда держать путь? И прежде всего этот вопрос встал перед майором Шелестовым.

Он рассуждал так:

"Направо скрылись те двое, которых мы преследовали. До сих пор они шли на лыжах, а теперь, видно, воспользовались оленями. А налево пошел тот, кому принадлежали олени".

Но это были только предположения.

Можно было разбиться на две группы: одной помчаться по следу нарт, а второй - скорее проверить, что произошло с раненым человеком и кто он.

Шелестов не хотел дробить свою группу, тем более в самом начале преследования. Кроме того, внутренний голос подсказывал ему: "Иди влево за человеком, который ранен. Возможно, от твоего появления зависит его жизнь. Возможно, если он жив, ты получишь от него важные сведения".

"Да, поедем влево", - решил Шелестов и приказал садиться на нарты. И когда все сели, он спросил:

- А где же Таас Бас?

Ему ответил Быканыров:

- Та-ас Бас ушел по следу человека.

Олени от окрика Шелестова рванули с места, но через какие-нибудь две-три минуты были им же остановлены.

Опять на снегу краснела лужа крови, хотя и меньше первой. Опять пришлось тщательно осмотреть местность, и после осмотра Быканыров сказал:

- Однако, человек уже умер.

Все молчали. Затянувшееся молчание прервал Шелестов.

- Почему ты решил, что он умер?

- Он сам не пошел. Его кто-то понес. - Быканыров шагал по следу, а за ним осторожно следовали остальные. - Женщина его понесла. Смотрите, какая маленькая нога. И тяжело ей. Нога глубоко входит в снег.

- А ну, быстро на нарты! Поехали!

И олени помчались вновь. Они пронесли нарты через засыпанное толстым слоем снега и, наверное, вымерзшее до дна болото, врезались в тайгу и, наконец, выскочили на опушку.

Все увидели маленькую, с плоской крышей и большими нависями снега на ней, рубленую избу. У самых дверей сидел Таас Бас и, задрав морду к небу, тоскливо подвывал.

"Если собака сидит и никто ее не трогает, значит опасности нет", мелькнула мысль у майора Шелестова. Он остановил оленей у самой избы, быстро соскочил с нарт я открыл дверь. Открыл и остановился: на полу почти пустой, еще не обжитой и холодной комнаты, на подостланной шкуре оленя, неестественно вытянувшись, с закрытыми глазами лежал молодой мужчина-якут.

Около него на коленях сидела женщина и бормотала что-то невнятное.

- Что случилось? - тихо спросил по-якутски Шелестов, пропуская в дом Быканырова, Петренко и Эверстову.

Молодая женщина посмотрела на него скорбными глазами, тяжело вздохнула, но ничего не ответила.

Быканыров подошел к ней, взял ее за плечо и громко сказал:

- Зинаида? Почему молчишь?

Женщина вздрогнула, посмотрела на старого охотника, и в глазах ее закипели горькие слезы.

Она упала на грудь неподвижно лежащего человека и вместо ответа безудержно разрыдалась.

Шелестов обратился к Быканырову.

- Ты ее знаешь?

- Да, это наша колхозница Очурова Зинаида, а это ее муж Дмитрий.

Все находились в таком подавленном состоянии, при котором хотя и видишь, что произошло большое горе, но не знаешь, что предпринять.

Инициативу проявила Эверстова. Она оторвала, не без усилий, молодую женщину от лежащего на полу человека, усадила ее на чурбан, встряхнула и, заглянув ей прямо в глаза, заговорила строго, почти суровым голосом по-якутски:

- Ты почему молчишь? Зачем ты плачешь? Ты думаешь, твои слезы помогут чему-нибудь? Возьми себя в руки, - и она ее еще раз встряхнула. Рассказывай, что случилось? Мы друзья твои. Кто убил твоего мужа?

- Убил... Убил... - со стоном выкрикнула Очурова и готова была вновь броситься к мужу, но Эверстова удержала ее на месте.

- Сиди так, сиди, я говорю...

- Зинаида! - пришел на помощь Эверстовой Быканыров. Он хотел, видимо, сказать что-то еще, но из глаз его закапали прозрачные, чистые стариковские слезы. Он смахнул их рукой, поморщился и тихо произнес: Хороший был колхозник... Бывший фронтовик... До самого Берлина дошел, и вот...

У Петренко в сердце мгновенно, точно порох, вспыхнула ярость и также мгновенно, как порох, тут же сгорела от слов майора Шелестова.

- Почему был? - громко спросил тот, сбрасывая с себя автомат, кухлянку, рукавицы. - Еще рано говорить об этом.

Шелестов опустился на колени, взял руку Дмитрия.

Все умолкли и застыли в напряжении.

- Он жив! - твердо заявил Шелестов, прощупав пульс. - Надюша! Давайте с нарт санитарную сумку. Быстро! Петренко, разведите огонь.

Молодая якутка сидела выпрямившись, с испугом в глазах и зажав рот рукой, как бы стараясь сдержать готовый вырваться крик.

Быканыров бросился помогать Петренко. Эверстова принесла и уже раскрывала сумку.

- Помогайте мне, - потребовал Шелестов от хозяйки дома. - Разуйте его и разотрите ноги снегом.

Сам он расстегнул ворот рубахи Очурова и приложил ухо к левой части груди. Прислушался и сказал твердо и уверенно:

- Конечно, жив! И нечего распускать нюни и разводить панику.

Он разорвал гимнастерку, сорочку и, обнажив грудь и руки Очурова, увидел две раны: одну на плече, неглубокую от скользящего удара, и вторую, более серьезную, в области правого соска.

"Эти раны, - подумал Шелестов, - нанесены, видно, тем ножом, что лежит в моей сумке".