Слепая любовь

Мать заметила, что он начал пить. Немного, но каждый день. Она встревожилась. Но с ее узкопрофессиональным жизненным опытом она плохо разбиралась в реалиях базарного капитализма. Она не знала, чем помочь сыну, что посоветовать. Даже в церковь ей нелегко было пойти — учительнице с тридцатилетним стажем и партбилетом, который она и не собиралась выбрасывать. В это странное, непонятное время она упорно пыталась держаться своих убеждений — это была трогательная смесь кодекса строителя коммунизма, школьных прописей и робкой веры в то, что Бог не оставит.

Алиса не звонила и не появлялась. Андрей старался не думать о ней, но вспоминал каждую ночь. Саша вел себя так, будто шеф сроду не выезжал из этой хрущобы, выполнял мелкие поручения Анны Алексеевны, раскланивался с соседями и воспринимал нынешнее положение как очередное приключение в их бурной жизни. По вечерам Анна Алексеевна читала сыну документацию и даже стала привыкать к диким для нее словам: консалтинг, лизинг, маркетинг, брокер… В жизни наступило некое равновесие, иллюзорное спокойствие…

Однажды утром Андрей проспал и, не позавтракав, под крики матери помчался по лестнице, пропахшей кошками, и в который раз поразился, что кошек в подъезде никто не держит, а запах не выветривается. Он прыгал через две ступеньки, на первом этаже рывком дернул на себя дверь с тугой пружиной, шагнул… Кто-то пискнул и упал ему на грудь. Андрей машинально обнял прильнувшее к нему тело… Это была, судя по тугой груди, молодая женщина. И тут же в ушах у него зазвенело — первый раз в жизни он получил пощечину. И какую! Андрей засмеялся.

— Мерзавец! — испуганно вскрикнула женщина, и на Андрея пахнуло запахом простеньких, дешевых духов, знакомых с детства. Как же они назывались? “Красная Москва”, “Серебристый ландыш”, “Быть может”? — Вы что, слепой?

Андрей обнаружил, что все еще обнимает ее и они топчутся в узком пространстве между дверьми. Андрей шагнул вперед, и они оказались на улице.

— Извините, — сказал он, — я вас не заметил. Я и правда слепой. — Впервые после катастрофы он заметил, что говорит об этом легко и без горечи. «Привыкаю», — подумал он.

Наступило молчание. Потом теплая ладошка легла ему на щеку.

— Простите… Теперь я вижу. — Голос женщины прозвучал мягко и смущенно.

— Ну что ж, на будущее — не называйте меня мерзавцем. — Андрей не хотел, но прозвучало это насмешливо и чуть высокомерно.

— Я же извинилась, — сухо заметила женщина.

Саша хлопнул дверцей машины (он всегда так делал, чтобы незаметно для окружающих дать понять шефу, что он на месте), и Андрей пошел на звук.

А молодая женщина долго смотрела ему вслед: высокому красавцу со странно блестящими неподвижными глазами.

— Кто это? — негромко произнесла она в задумчивости, ни к кому, собственно, не обращаясь, просто размышляя вслух.

И тут же получила ответ. Старушки, сидевшие на лавочке у подъезда, немедленно и с большой охотой удовлетворили ее любопытство.

— Сын Анны Алексеевны, которая не третьем этаже живет, в пятьдесят восьмой квартире. Как ослеп, так к матери вернулся, а здоровый был — по полгода не видать было. Небось, и не вспоминал — как тут мать, жива ли…

— А богат! Страсть! Ужас! Миллионами ворочает! Банкир, что ли…

— Да не банкир, окорочками торгует. А заразу эту за границей получил, а Африке. На Саудовском побережье…

— Тут жена его и бросила! Ободрала, как липку, и выгнала! В чем был — в том и пришел к матери. Мать — она одна! Мать всегда примет!

Молодая женщина ошарашенно покачала головой и скрылась в подъезде. А разговор на лавочке принял иное направление.

— Это кто ж такая?

— Ну, к Анне Алексеевне ходит, врачиха, давление меряет, таблетки дает…

— Родня, что ли?

— Да нет, ученица бывшая.

— Вот ходют, ходют такие, тихие, скромные, а потом квартиру на себя и запишет… Я вот вчера в “Московском комсомольце” читала. Прямо на первой странице…

Андрей сидел в машине, задумавшись, не отвечая на деловые вопросы Саши. Запах простеньких духов не оставлял его. Мучительная тоска сжала сердце. Он вспомнил запах Алисы — тяжелый, пряный запах, очень стойкий и очень дорогой, запах ее любимых французских духов.

— Поворачивай! — хрипло сказал он. — Заедем… — И запнулся, не зная, как теперь говорить: домой, к жене, к Алисе…

Но Саша понял.

— А надо ли? — вздохнув, осторожно спросил он, хотя это было совсем не в его правилах — лезть к шефу со своими замечаниями.

Андрей промолчал и почувствовал, что машина поворачивает. Он вдруг понял, что был не прав, кругом не прав. Ведь не поговорил, не разобрался, не дал ей шанса объясниться. А что было-то? Может, ничего и не было! Да и какая разница, в конце концов. Всякое в жизни бывает… Она молодая, глупая, детей нет, я все время на работе… Он торопился, придумывая аргументы в пользу Алисы, оправдывая ее и обвиняя себя. Я гордый, она самолюбивая, вот и мучаемся, дураки… Боже, обнять ее, поцеловать… Он вспомнил ее тело, волосы, кружевное белье. И ту безумную ночь в Хелуане. Кровь ударила ему в голову. И он подумал в горячке: какая бы она ни была, плохая или хорошая, это моя жена, я за нее отвечаю.