Слепящая тьма

Вы скрывали наши материалы, вы зажимали нам рот. В ваших листовках каждое слово - неверно, а значит, вредоносно и пагубно. Вы писали: "Движение сломлено, поэтому сейчас все враги тирании должны объединиться". - Это заблуждение. Партия не может объединяться с умеренными. Они неоднократно предавали Движение - и будут предавать его неизменно. Тот, кто заключает с ними союз, хоронит Революцию. Вы говорили: в доме начинается пожар, с огнем должны бороться все; если мы будем спорить о методах, дом сгорит". Это заблуждение. Мы заливаем пожар водой, другие подливают в огонь масла. Поэтому, раньше чем объединяться, надо решить, чей метод правилен. Пожарным нужен холодный ум. Ярость и отчаяние - плохие советчики. Партийный курс определен точно - он, как тропа среди горных ущелий. Тот, кто сделает неверный шаг - вправо или влево, - сорвется в пропасть. На пожаре и в горах необходима устойчивость: закружилась голова - и человек погиб.

Вечерний сумрак еще уплотнился, Рубашов не видел рук Мадонны. Дважды продребезжал хриплый звонок - через четверть часа музей закрывался. Рубашов глянул на свои часы; ему оставалось произнести приговор, и на этом встреча будет закончена. Рихард, упершись локтями в колени, молча и неподвижно смотрел на Рубашова.

- Да, - сказал он после долгой паузы, - тут мне с вами спорить не приходится. - Его голос был усталым и тусклым. - Тут вы правы, что и говорить. И про узкую дорожку в горах - тоже... Только мы-то все равно разбиты. А тот, кто остался живой, - дезертирует. Может, потому, что на нашей тропке, в горах-то, было очень уж холодно. Другие - у них и музыка, и знамена, и яркие костры по ночам, чтоб погреться. Может, поэтому они и победили. А мы, хоть и на правильной дороге, да угробились.

Рубашов молчал. Он хотел узнать, не скажет ли Рихард чего-нибудь еще, а уж потом объявить окончательный приговор. Правда, приговор был предрешен - и все же Рубашов терпеливо ждал.

Темнота скрадывала мощную фигуру отодвинувшегося еще дальше Рихарда; он сидел совершенно неподвижно, его широкие плечи ссутулились, локти твердо упирались в колени, а ладони почти закрывали лицо. Рубашов не шевелился и молча ждал. У него немного ломило челюсть - видимо, разбаливался глазной зуб. Немного погодя Рихард спросил:

- Ну и что же со мной теперь будет?

Рубашов прикоснулся к зубу языком. Ему хотелось потрогать его пальцем, но он сдержался и бесстрастно сказал:

- Мне поручено сообщить вам, Рихард, что Центральный Комитет вынес постановление отныне не считать вас членом Партии.

Рихард не шевельнулся, Рубашов тоже; однако через пару минут он поднялся. Рихард вскинул голову и спросил:

- Значит, для этого-то- вы и приехали?

- В основном, да, - ответил Рубашов. Ему давно было пора уйти, но он все стоял у диванчика и ждал.

- Так что со мной будет? - повторил Рихард. Рубашов промолчал, и Рихард спросил:

- В кинобудке мне больше нельзя ночевать?

Рубашов, немного поколебавшись, ответил:

- Да, лучше не надо, Рихард.

И почти сразу же пожалел о сказанном, притом он Новее не был уверен, что Рихард правильно его поймет. Посмотрев вниз, на ссутуленную фигуру, он закончил:

- Что ж, пора. Выйдем порознь. Всего хорошего.

Рихард выпрямился, но не встал. В темноте Рубашов мог только угадывать, какие чувства выражал взгляд воспаленных, немного навыкате глаз; однако этот отчаявшийся рабочий, окутанный тяжелым вечерним сумраком, отпечатался в его сознании навсегда.

Рубашов вышел из фламандского зала; миновал следующий, такой же темный; под ногами тонко поскрипывал паркет. Пиету он так и не удосужился рассмотреть: худые протянутые руки Марии - вот и все, что ему запомнилось.

У выхода он на минуту остановился. Было зябко, Побаливал зуб. Он поплотнее обмотал вокруг шеи выцветший от времени шерстяной шарф. На улицах уже зажглись фонари; просторная площадь перед зданием музея казалась огромной и совершенно безлюдной; вдоль улицы, обсаженной старыми вязами, громыхая и позванивая, катился трамвай. "Интересно, найду ли я здесь такси", - подумал Рубашов, спускаясь к тротуару.

На последней ступеньке запыхавшийся Рихард догнал и робко пошел с ним рядом. Рубашов, как бы не замечая спутника, спокойно и размеренно двигался вперед. Рихард был выше и мощнее Рубашова, но сейчас, для чтобы казаться меньше, он нарочно горбился и укорачивал шаги. Собравшись с духом, он задал вопрос:

- Скажите, это было предупреждение, когда я спросил про моего друга, можно ли мне у него ночевать, а вы ответили, что "лучше не надо"? Рубашов заметил свободное такси и, свернув, подошел к краю тротуара. Рихард остановился возле него.

- Я сообщил вам все, что мог, - сказал Рубашов и поднял руку.

В-в-вы об-б-бъявите меня в-врагом? Т-товарищ, т-так же н-нельзя, т-т-товарищ!.. - Такси начало понемногу притормаживать - до него оставалось метров пятнадцать. Рихард заглядывал Рубашову в лицо, он горбился и крепко держал его за рукав. Рубашов чувствовал на своем лбу горячее и влажное дыхание Рихарда.

- Они же с-сожрут меня, эти в-волки, я же не в-враг П-а-партии, т-товарищ!