Слепое пятно

На противоположной части комнаты оказалось нечто вполне знакомое. На первый взгляд это выглядело как просто корзина с котятами в черно-белых тонах — нечто вроде пастели и в то же время напоминающее сепию. Однако рядом с корзиной лежала ложка, один конец которой покоился на краю блюдца. Именно размер ложки привлек внимание Чика — точнее, размер котят, каждый из которых мог бы уютно устроиться в ее черпаке! Соответственно, если бы это была обыкновенная столовая ложка, то котята должны были уступать в размере самому мелкому мышонку.

Чик оставил картины. Вскоре он задумался над вопросом времени и решил, что, сколько бы сейчас ни было часов, еще должно быть светло. В одной из стен комнаты было большое овальное окно из материала, который мог бы сойти за стекло, но замерзшее, не позволявшее разглядеть что-либо снаружи. Зато оно пропускало внутрь немало света.

Прямо напротив окна находился дверной проем, где вместо двери висел занавес. Он был сделан из прозрачного материала, но его темно-бордовый оттенок полностью скрывал всё, что могло за ним прятаться.

Чик ждал и вслушивался. До этого момента он не уловил ни звука. Не было даже этого слабого, расплывчатого гула в отдалении, который мы привыкли считать тишиной. Он не сомневался в том, что очутился внутри «Слепого пятна», но насчет того, где именно это место находится, знал не больше прежнего. Он мог лишь с уверенностью сказать, что лежит на кровати в каком-то здании. Где и чем было это здание?..

Только сейчас он заметил шнур, свисающий с потолка. Он заканчивался дюймах в шести от его головы. Чик потянул за него. В ответ он услышал слабый, мелодичный перезвон где-то вдали. Чик попытался проанализировать звук. Он не был похож на колокольный звон; быть может, слово «звяканье» подошло бы лучше. Чик решил, что звук можно условно отнести к ноте «ре» первой октавы.

Мгновение спустя он услышал шаги за завесой. Они были очень мягкими, легкими и неторопливыми; почти в тот же миг тонкая белая рука отодвинула полог в сторону.

Перед Чиком была женщина. Он снова лег в изумлении. Пусть не красавица, она была очень миловидна — с большими голубыми глазами, полными глубокой нежности и сочувствия, правильными чертами лица и замечательной копной густых каштановых волос, удерживаемых атласной сеточкой.

Она вздрогнула, увидев, что глаза Чика широко открыты, потом по-матерински участливо улыбнулась. Ее одежда выглядела одновременно и подобающе, и диковинно — она скрывала всю ее фигуру, оставляя обнаженными правое плечо и руку. Чик обратил на нее внимание: она была мраморно-белая, округлой формы, вся в кружеве тонких голубых вен. Он никогда прежде не видел руки, подобной этой, равно как не видел никого подобного этого женщине. На вид ей можно было дать лет сорок.

Она подошла к кровати и положила руку на лоб Чика. Снова улыбнулась и кивнула.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

Вот что было странно, и Уотсон никак не мог это объяснить: хоть она говорила не по-английски, он всё же прекрасно ее понимал. В ту секунду это казалось естественным, но чуть позже он был поражен.

Он ответил ей на том же языке — его мысли просто слетали с губ. Он заметил, что, если не предпринимать сознательных попыток выбирать слова, чтобы оформить в них мысль, то говорить получается без запинки.

— Где я?

Она снисходительно улыбнулась.

— Это… это «Слепое пятно»?

— «Слепое пятно»? Я не понимаю.

— Кто вы?

— Ваша сиделка. Быть может, — успокоительно добавила она, — вы захотите побеседовать с Рамдой?

— Рамдой!

— Да. С Рамдой Геосом.

Глава XXX

Погружение

Женщина ушла.

Какое-то время Чик раздумывал над ее словами. Бодрость стремительно возвращалась к нему, и мозг работал ясно, с аналитической точностью.

Только сейчас он заметил, какой здесь напряженный, словно перегруженный чем-то воздух, почувствовал какое-то странное, скрытое течение жизни, уловил невероятно слабый, но настойчивый звук, пульсирующий и ритмичный — словно отголоски дыхания множества живых существ. Чик был городским жителем и привык к вечному рокоту, с которым бьется сердце большого города. Но это было нечто совершенно другое.

Вскоре среди всей этой неразберихи ему удалось расслышать звяканье миниатюрных колокольчиков — почти неслышное, но мелодичное. Воздух казался тяжелым от тихой музыки, будто бы пронизанной золотистой энергией колокольного звона, далекого, приглушенного, больше похожего на шепот и в то же время словно бы от этого самого воздуха неотделимого.

Происходящее напоминало сон. В царстве подсознания ему уже доводилось слышать подобные звуки, диковинные, неземные… мимолетные и хрупкие.

Мысль о снах внушила ему внезапную тревогу. Он мгновенно погрузился в методичные размышления, пытаясь более четко осознать свое положение.