Слепой. Один в темноте

Марк Анатольевич вздрогнул. Дядей Марком его обычно называли мальчики. «Не надо, дядя Марк», – это в самом начале; «Спасибо, дядя Марк», – это потом, когда он отсчитывал в потную ладошку хрустящие купюры. Кто-то из родителей? Но он был предельно осторожен и никогда, никогда не доводил дело до выяснения отношений с родителями своих сексуальных игрушек. Следовательно, если это чей-то папаша, знать его в лицо Марк Анатольевич вовсе не обязан.

Так неужели же это один из его крестников – подросший, возмужавший и решивший, по всей видимости, что по малолетству чересчур дешево продал свою невинность?! Если придерживаться логики, так оно, скорее всего, и есть. Но тогда это должно было случиться… сколько же лет назад – пятнадцать, двадцать?

– Не трудись, – похлопывая по обтянутой черной кожаной перчаткой ладони сверкающим лезвием ножа, насмешливо произнес похититель, – все равно не вспомнишь. Память у тебя хорошая, профессиональная, но этот эпизод своей биографии ты, надо полагать, постарался забыть. Ничего, сейчас я тебе помогу. Валерка Торопов – такое словосочетание тебе ни о чем не напоминает?

Марк Фарино вздрогнул вторично, заставив опасно завибрировать консоль лебедки. Это словосочетание таки напоминало ему кое о чем, что, как верно подметил собеседник, он изо всех сил старался забыть на протяжении долгих двадцати лет.

– В-валера? – промямлил он и, взяв себя в руки, уже другим, чуть ли не радостным голосом воскликнул: – Валера, неужели это в самом деле ты?! Господи, да ведь мы же тебя давно похоронили!

– Кто бы сомневался, – хмыкнул Чиж. – После всего, что вы с дядюшкой тогда натворили, моя смерть наверняка была пределом ваших мечтаний.

– Ну, зачем ты так, Валера? – с мягким упреком произнес Марк Анатольевич. Он уже почти оправился от шока; как всякий стоящий упоминания адвокат, он считал своим главным оружием красноречие, и сейчас это любовно отточенное, идеально пригнанное по руке оружие медленно, как змея из-под гнилой коряги, заскользило из ножен. В голосе Марка Анатольевича сквозила легкая грусть по безвозвратно ушедшей молодости с ее безумствами и многочисленными ошибками, но внутри себя он был холоден, собран и деловит, как хирург перед ответственной операцией или профессиональный солдат перед сигналом к атаке. Ему предстояла смертельная схватка, из которой он должен был выйти победителем, если хотел жить. – Не надо так говорить, мальчик. Мы с Александром тогда действительно наломали дров, но знал бы ты, как он убивался, когда все это случилось! Как искал тебя по всей стране, сколько потратил времени, нервов, денег, в конце концов…

– И все это только для того, чтобы организовать еще одни похороны, – сказал Чиж.

Горло у него вдруг перехватило, и он до звона в ушах стиснул зубы, чтобы не сорваться на рыдающий вопль, не впасть в истерику, которая подкарауливала его столько лет. Он снова стоял в темном дворе, между песочницей и качелями, и, обернувшись через плечо, смотрел на ярко освещенный прямоугольник окна, на фоне которого выделялся четкий, будто вырезанный из черного картона, девичий силуэт. Женька стояла на подоконнике спиной к распахнутому настежь окну. Внизу, застонав тугой пружиной, открылась дверь подъезда, в тускло освещенном дверном проеме появилась шатающаяся, расхлюстанная фигура дяди Марка. Остановившись на крыльце, приятель дяди Саши вглядывался в темноту двора; «Валерка, беги!» – уже не в первый раз крикнула Женька, и он побежал, изо всех сил работая коленками и локтями, не зная, куда бежит, лишь бы оказаться как можно дальше от этого стыдного кошмара. «Не подходи, сволочь!» – взвизгнула у него за спиной сестра. «Куда, дура?! Стой!» – проревел в ответ пьяный голос дяди Саши, и, когда Валерка, добежав до угла соседнего дома, все-таки оглянулся, Женьки в окне уже не было…

– Ты был слишком мал и все неправильно понял, – сказал Фарино. – Вам никто не хотел зла, все вышло совершенно случайно…

– Случайно все выходит один раз, – перебил его Чиж. – Сгоряча, по пьянке – это да, это можно если не простить, то хотя бы понять. Оставим в покое моего дядюшку, его черед еще настанет. Но ты, лично, сколько раз приходил по ночам в мою комнату – восемь, десять? Короче говоря, не напрягайся, дядя Марк. Здесь не зал суда, твои адвокатские ужимки тут не помогут. Здесь нет присяжных заседателей, только ты и я. И мы оба знаем, как все было.

– Это не повод для умышленного убийства! – взвизгнул Марк Анатольевич.

– Еще какой повод, – возразил Чиж. – И не просто для умышленного, а для убийства, совершенного с особой жестокостью.

– Одумайся, Валера! Тебе это даром не пройдет, – предрек Фарино.

– Да неужели? – ухмыльнулся Чиж. – Спроси об этом своих приятелей – Казанцева, Зайцева и Валиева. Скоро вы встретитесь и получите отличную возможность потолковать о неотвратимости наказания. Они уже знают, что это такое, а через пару минут узнаешь и ты.

– Ты… Да ты маньяк! – ахнул Марк Анатольевич.

– Ничего подобного, – возразил Чиж. – Я просто убираю мусор.