Слепой. Приказано выжить

— Это что — выговор? Фитиль в задний проход, чтоб служба медом не казалась? — Буров подошел к Андрею Родионовичу и стал рядом, облокотившись о перила. Он был невысокого роста, худощавый, русоволосый, с располагающим, обманчиво простодушным лицом деревенского балагура и безобидного сплетника. — Не узнаю тебя, Андрей Родионович! Стареешь, что ли? Раньше, бывало, шашку наголо и марш-марш — или грудь в крестах, или голова в кустах. А теперь придираешься к каким-то мелочам, как какой-нибудь замшелый крючкотвор: зажигалка, совпадение… Да ты поставь себя на место тех, кто ведет расследование! Следов борьбы нет, свидетелей нет, мотивов нет, угроз в его адрес не поступало… А что есть, так это ночь, туман, состояние тяжелого алкогольного опьянения и вызванный оным обширный инфаркт, подтвержденный светилами отечественной патологоанатомии. И кто при таком раскладе станет глубоко копать? И что он, по-твоему, выкопает? А я тебе скажу, что. Дохлую обугленную мышь, вот что!

— Ну-ну, поспокойнее, Иван, — с легкой полуулыбкой посоветовал Пермяков. — Не кипятись, ты уже не мальчик. И побереги свои метафоры для митинга ветеранской организации.

— Метафоры… — Буров щелчком выбил из пачки сигарету и принялся ощупывать карманы в поисках зажигалки. — Метафоры, — повторил он сквозь сжимающие патентованный угольный фильтр, чересчур ровные и белые для того, чтобы быть настоящими, зубы. — Никаких метафор, Андрей Родионович. Просто ты не слишком внимательно изучил материалы дела. Или твои халдеи не обо всем тебе доложили. Дохлая мышь — это не метафора, а просто мелкий грызун, которого угораздило забраться в распределительный шкаф и замкнуть собой контакты. Такая, понимаешь ли, разновидность самодельного электрического стула…

Теперь настал черед Андрея Родионовича удивленно задирать брови.

— Мышь? Какого дьявола ей понадобилось в трансформаторной будке? И как она в шкаф залезла?

— Самая обыкновенная мышь, — прикуривая, кивнул Буров. — А что тебя удивляет? Помню, в молодости, когда с женой по съемным квартирам скитались, был у меня похожий случай. Она меня просит: духовку, мол, зажги. Ну, я открываю дверцу, а из отверстия, куда спичку подносить надо, чтоб в духовке газ загорелся, мышиная голова торчит — застряла, и ни вперед, ни назад.

— И?.. — заинтересованно скосив глаза в его сторону, спросил Пермяков.

— Ну, пока я думал, как с ней быть — сам понимаешь, и жалко бестолочь хвостатую, и духовку загаживать неохота, — она с перепугу дернулась посильнее, и поминай как звали… У меня тогда, помнится, те же вопросы возникли, что и у тебя: какого лешего она там потеряла и как туда забралась? И спросить не у кого — вчерашняя в уголек превратилась, та, моя, сбежала… Так что напрасно ты, Андрей Родионович, к мелочам цепляешься. Подавляющее большинство трагедий происходит в результате нелепейших случайностей и дурацких совпадений. Помнишь, как у американцев шатл на взлете рванул из-за того, что от обшивки кусочек отвалился? Тогда много болтали о диверсии, но это не подтвердилось. Там была обыкновенная халатность, недосмотр технического персонала. А тут даже в халатности обвинить некого: к каждой московской мыши по конвоиру не приставишь. В общем, дело еще не закрыто, иначе это был бы абсолютный рекорд скорости, хоть ты в книгу Гиннеса его заноси. Но закроют его в ближайшие дни, а возможно, что и часы. Все шито-крыто, Андрей Родионович — как говорится, комар носа не подточит.

— Н-да?

— Не «н-да», а так точно. И именно это меня сейчас больше всего беспокоит.

Откуда-то послышалось скрипучее карканье вороны. Ее хриплые крики следовали один за другим с монотонной размеренностью метронома, как будто серая королева московских помоек вообразила себя кукушкой и вздумала накуковать кому-то небывало долгий век. Налетевший ветерок снова наморщил водную гладь; плавающий торчком окурок с золотым ободком вокруг фильтра качнулся пару раз, а потом тонкая папиросная бумага расклеилась, разбухший табак неотличимо смешался с остальным мусором, а освобожденный от груза фильтр горизонтально лег на воду. Мелкая волна накрыла его бурым ивовым листом, смотреть стало не на что, и Пермяков с облегчением отвел взгляд.

— Объяснись, — потребовал он.

— Охотно, — попыхивая дымком, сказал Буров. — Следствие может думать все, что ему заблагорассудится. Но мы-то с тобой знаем, что это никакой не несчастный случай, а результат чьей-то виртуозной, я бы даже сказал филигранной, работы. Согласен, иначе нам нельзя, и я погорячился, когда напомнил тебе о лихой молодости: шашки наголо и так далее. Рисковать мы теперь не имеем права, но все хорошо в меру, в том числе и осторожность, и профессионализм.

— Меру надо знать во всем, даже в чувстве меры, — иронически усмехаясь, ввернул старую английскую поговорку Андрей Родионович. — К чему это ты, не пойму.