Слепые идут в Ад

Больше всего меня поразило поведение Томаса Хайдеггера. Теперь его звали Рампа, и ни один антрополог мира не отличил бы этого человека от других тибетцев. Он полностью растворялся среди непальцев, а с нами общался исключительно на ломаном английском. Сами рабочие видели в нем какой-то авторитет и вели себя с Ромпой очень почтительно. Во время коротких передышек он что-то им рассказывал, и они слушали, раскрыв рты. Я видел перед собой идеал антрополога, его умение слиться с враждебным европейцу миром вызывало у меня глубокое уважение.

Профессор Бауэр и Макс Штранге поселились вместе и все время что-то живо обсуждали. Степлтон отправился беседовать со Шлиссенджером, который разжигал костер. Сначала это пытались сделать тибетцы под руководством Тохто, но Абрахаму что-то не понравилось, и он решил взять дело в свои руки. С этой работой американец справлялся на удивление хорошо. Через пятнадцать минут над лагерем взметнулся настоящий огненный столп. Потеплело и посветлело, несмотря на то, что к вечеру температура упала почти до нуля.

Я сидел у палатки и рассматривал лица тех, кто постепенно перебирался к костру. Мои мысли рассеянно блуждали. "Любая наука – набор мифов, – думал я, – не более того. Даже наша антропология. Казалось бы куда точнее? А что на практике? К примеру, лорд Карриган, граф Шеффилд. Что он представляет собой с точки зрения практической антропологии? Если всмотреться, то станет ясно, что этот тип лица принадлежит вовсе не англосаксу. И соотношение долей черепа у него весьма характерное. Это самый обыкновенный среднеевропейский еврей, из Румынии или Венгрии. Но тем не менее он – лорд, граф, аристократ с блестящей родословной. Не исключено, конечно, что у его мамы случился роман с каким-нибудь австро-венгерским коммерсантом…

Или возьмем Абрахама Шлиссенджера, который, согласно документам, стопроцентный рижский еврей. Тут, видно, была подобная история. Пока его папа пел в хоральной синагоге, мамаша успела спутаться то ли с латышским хуторянином, то ли с русским офицером. В результате – ярко выраженный балто-славянский тип черепа, светлые волосы, прямой нос. В Германии Шлиссенджера сочли бы настоящим "фольксдойче"».

Эйб по-хозяйски расхаживал вокруг костра и подбрасывал в него ветки.

– Айзек, костер нужен совсем не для приготовления горячей пищи. – пояснял он. – Здесь живут волки, которые только и ждут, чтобы мы оставили мулов без присмотра.

Степлтон посмотрел на часы и достал из рюкзака свечи.

– Очень хорошо, – сказал он, – что мы сделали остановку именно вечером в начале субботы. По возможности даже в таких условиям я стараюсь соблюдать Закон. Как бы тебя это не смешило!

С этими словами Айзек пошел к палатке.

– Эй, ребе Айзек! – закричал Шлиссенджер. – Палатка горит десять секунд, и никакой Иегова тебя не спасет, если ты вздумаешь ее поджечь!

Айзек расстроился. Несмотря на явное расположение друг к другу, Степлтон и Шлиссенджер, как на грех, постоянно впадали в соблазн теософских споров. Я еще во время первого разговора на аэродроме заметил, что Абрахам, судя по всему, не унаследовал от родителей традиционалистской религиозности.

– Не обижайся, – Эйб остановил было собравшегося уходить Степлтона, – от твоей ортодоксальности один вред. Вот у нас, например, есть замечательные консервы, а ты их есть не будешь, потому что они свиные. Завтра всем придется ворочать тики, а ты намереваешься бездельничать, ссылаясь на заветы Бога.

Между Айзеком и Эйбом завязалась оживленная богословская дискуссия, к которой прислушивался только Рампа. Он сидел у костра и пытался сделать вид, что ничего не понимает. Это у него плохо получалось. Видимо, интеллектуальные споры были когда-то его стихией. Я отвлекся, а когда вновь вернулся к реальности, спор ушел уже очень далеко от первоначальной темы. Все вокруг сидели и смотрели на Шлиссенджера, а он поворачивал палкой в костре и ораторствовал: