Слепые жернова

Здесь тебе самое место. — Дэвид провел рукой по Сариным волосам, наклонившись к кровати. — Если кто-нибудь постучит — пускай стучатся. Я сказал Дэну, что ты будешь наверху, а он скажет Джону, — кивком головы Дэвид указал на дом напротив, — что ты заперлась на ночь. Ключ у меня есть, так что лежи спокойно, слышишь?

Она кивнула и подставила ему губы для поцелуя. Оторвавшись от ее рта, он не сразу выпрямился.

— Но в случае воздушной тревоги ступай в убежище. Тут уж ничего не поделаешь.

— Да, если будет тревога, я уйду. — Она схватила его за руку. — Будь осторожнее!

— Буду! — Он улыбнулся. — Только в мое дежурство никогда не бывает налетов. Я уже два года торчу на крыше и ни разу не потушил даже свечки, не то что зажигательной бомбы. Они меня избегают — боятся, наверное.

Он выпрямился, но не торопился отходить от кровати. Вместо этого он присел на край, взял обеими руками ее руку и долго глядел на нее, прежде чем сказать:

— Хотелось бы мне знать, что тебя тревожит! — Было ясно, что он в последнюю секунду отказался от слова «пугает».

Она вытянула ноги, отвернулась и ответила:

— Все просто. Разве эта бесконечная война не выведет кого угодно из равновесия?

— Наверное, если бы меня призвали в армию, ты бы так не беспокоилась.

— Еще как беспокоилась бы! — Теперь она смотрела на него во все глаза. — Без тебя я бы совсем сошла с ума.

— Знаешь, Сара… — Он похлопал ее по руке. — Я давно хотел спросить у тебя об одной вещи, только мне не хочется, чтобы ты всполошилась. Эта мысль появилась у меня не сегодня и не вчера, а давным-давно. Почему-то мне кажется, что я не ошибаюсь, потому что, стоит Джону приехать в увольнительную, ты становишься колючей, как крапива…

Она задержала дыхание и вытаращила глаза.

— Скажи, Сара, он никогда ничего такого тебе не говорил, никогда ничего не предпринимал?

— Нет, нет! — Она отчаянно замотала головой.

— Да ты не волнуйся! Это так, догадка. Просто с Джоном ты всегда какая-то неласковая. А ведь по натуре ты женщина мягкая. — Он погладил ее по щеке. — А на него все время рычишь, я заметил. В последний раз, приехав в увольнение, он ни разу не вышел из дому, а только пил. Вот я и подумал: вдруг он?…

— Нет, Дэвид, ничего похожего.

— Ну и ладно. Ты пойми, я очень люблю Джона, но, если бы он когда-либо сказал тебе что-то не то, я бы на него набросился, невзирая на то, что он такой верзила, и между нами бы все кончилось. Как братья мы всегда были очень близки, но есть вещи, которые я не намерен терпеть ни от него, ни от кого-то еще. Вчера вечером он чуть не вывел меня из терпения, когда валял дурака и не давал тебе проходу…

— Не ссорься с ним, Дэвид, прошу тебя! Просто во время увольнения он начинает беситься. Его можно понять: человек месяцами томится там, в Шотландии, и потихоньку сходит с ума. Он страдает от одиночества и там, и здесь, потому что Мэй…

— Вот-вот! По-моему, Мэй — причина всех бед. У нее одно на уме — сын. Это кончится неприятностями, потому что, как Пол ни смирен, у него есть сила воли. Если она его слишком прижмет… Но и Пол хорош — слишком привязан к тебе. Мэй не может этого снести, это бросается в глаза. — Он умолк и, склонив голову набок, ласково посмотрел на нее. Прозвучавшего затем вопроса она не ожидала: — Ты ведь всегда недолюбливала Джона, Сара?

Ее ресницы чуть вздрогнули; в следующее мгновение она кивнула, утопив подбородок в белизне шеи.

— Что поделаешь! — Он спешил ее утешить. — Я тебя понимаю. Отчасти я даже рад этому, потому что Джон вечно преследовал женщин. Ты знаешь, что я никогда не любил судачить о нем, Дэне, их связях. У Дэна, насколько я знаю, была та женщина, тем дело и кончилось, но Джон… Этот никогда не довольствовался тем, что имел. Правда, женившись, он немного остепенился. Потом, в тяжелые предвоенные времена, у него не было денег, чтобы развернуться, но когда он поступил в ВВС, то, судя по намекам Дэна, опять взялся за старое. Вот почему мне так не понравилось, что вчера он стал валять дурака с тобой, тем более что ты ему не потворствовала — я видел твое недовольство, хотя ты не сказала ни слова.