Слеза Ночи

Тамара Львовна горестно кивнула ей и вышла. Тем временем Лева вел телефонные переговоры, и в голосе его солидность боролась с прорывающимся смехом.

– Да, Майя Петровна, конечно, Майя Петровна, должным образом, Майя Петровна, не беспокойтесь. Я все понял, и никаких проблем. Записываю, вот взял ручку, секундочку… Она тоже, я обещаю, вот она здесь, и передает вам привет, мы только что о Тютчеве беседовали, спасибо вам. До свиданья!

Отключив кнопку, Лева рассмеялся в голос, подкинул трубку к потолку и ловко поймал – хорошо, что мама не видела!

– Русская литература приносит дивиденды! – воскликнул Лева, отсмеявшись, но потом снизошел до вразумительного объяснения. – Наша подопечная напугала наставницу до обморока, ты бы слышал, как она лебезила! Как будто я из департамента образования, даже кокетничала со мной! А мамашка боялась! Пойдем, расскажем, как Мая Плита ползала на брюхе, как рассыпалась мелким бесом.

– А конкретнее можешь? – упрекнула друга Люма. – Я же не слышала ничего.

– Я не знаю, что они там делали по комсомольской линии при развитом социализме, но клянусь, Мая Плита тогда отличилась! – продолжал интриговать подружку Лева. – Можешь быть совершенно спокойна за свою литературу, не меньше пяти баллов до самого аттестата, но, конечно, если не заикнешься об истории с теткой! Наставница взяла с меня благородное слово, что я молчу в тряпочку. И Бакуниных выдала с головой, правда одного, о втором ничего не знает. А до экс-комментатора дойдем пешочком!

– Поправь меня, если я ошибаюсь, – церемонно начала Люма. – Май-Петровна Плита так испугалась за свою репутацию, что в обмен на твое молчание в школе (и на мое тоже) дала тебе адрес и телефон одного из Бакуниных. Вроде того, что она его подставила, но вот только подо что? Чем ее тетка напугала?

– А это им виднее, – не стал задумываться Лева. – Только вот как бы нам этой информацией получше распорядиться, вот в чем вопрос. Впрочем, воля ваша, мисс Волюмния.

– Давай выстроим еще одну крепость, а там будет виднее, может, и устоит она, – задумчиво произнесла Люма.

(Не всякий день и не по любому случаю Лев именовал девочку полным титулом в соответствии с паспортом, это обыкновенно значило, что он просит внимания к своим словам. Поэтому Люма решила взять тайм-аут и размыслить.)

Крепость почти достроилась, вернее, она оказалась высоким замком в окружении рва, и даже атаки варваров были отбиты. Осталось дать обитателям кодекс законов, но созидательную деятельность пришлось свернуть.

Поскольку на пороге без стука возникла сестрица Левы, Людмила (Big sister – по-домашнему) и радостно скомандовала отбой.

– Привет, Малышка, – она чмокнула брата в макушку и кивнула Люме. – Привет пупсик! Малышка, брысь на кухню, я там кучу еды притащила, помоги маме разобраться, а мы с Люмой доиграем.

– Фигушки вам, девушки, – не согласился Лева. – На кухню, так и быть, пойду, а игрушку не дам, испортите, собьете, провороните! Я вам пирамидку поставлю, тренируйте дамские извилины.

Лева быстро сделал компьютеру "save game", вывел на монитор пирамидку со словами и удалился помогать маме. Люма с Людмилой остались вдвоем, и ясно было, что это неспроста.

Пока девушки без особой охоты подбирали слова в клетки, Люма в который раз удивлялась, насколько похожи брат с сестрой, и насколько оба отличаются от родителей. Предки у Левы были небольшие, деликатные, компактные, с тихими культурными голосами, а детки у них выдались крупные, длинноногие, на диво моторные, оба с замечательной волной светлых кудрей. Обильные светящиеся шевелюры, почти одинаковые у брата и сестры, и были главным секретом их привлекательности.

В первый же раз, как Люма увидела Людмилу, она поняла, что сами по себе лица брата с сестрой были вполне обыкновенными и даже заурядными, резкие скандинавские черты у Людмилы и мягкие, закругленные у Левы. Необычными были живые голубые глаза, сияющие, как льдинки на солнце. А густые белокурые шевелюры сообщали обоим совершенно неотразимый вид супер!

Людмила была старше Левы лет на десять, если не больше, успешно работала в банковской сфере и жила отдельно от родителей – снимала квартиру. Замуж она идти не желала, выглядела превосходно, весело обожала брата, звала его "Малышкой", а Люму "пупсиком". Обижаться на нее было невозможно, хотя старшая сестрица иногда злоупотребляла знаменитой американской прямотой, обретенной за пару лет обучения в Гарварде, куда она отправилась прямиком из Эдинбурга. Вот и теперь она вроде начала с далекого подхода, а все равно явно и прозрачно.

– Пупсик, я все хочу спросить, как ты до имени своего додумалась? Ведь ты, как я понимаю, тоже Людмила? Лю-Ма – это звучит! Вот я не могу ни в Людах, ни в Люсях ходить, а Мила – так это вообще кошмарный ужас! Остается очень глупая Людмила.