Слёзы Шороша

Кристин засмеялась.

– Мы же с тобой не на свидание в тюрьму приехали. Не «Эшли Вуд, номер девяносто один, на выход!», а номер его дома девяносто один. Мы остановились как раз напротив, и я жду, когда ты окончательно придёшь в себя.

– Пришёл – пошли.

– Теперь вижу, что пришёл.

Дэниел несколько раз надавил на кнопку какого-то допотопного звонка. Ожидание заполнилось упорядоченным деревянным стуком и приближавшимся сиповатым бормотанием. Дверь открылась без дежурных вопросов и смущённых ответов. Перед глазами Дэниела и Кристин предстал высокий человек лет шестидесяти, опиравшийся на плечо своего деревянного помощника. Облик и того, и другого недвусмысленно выказывал, что они не уступают друг другу в сухости, как телесной, так и душевной.

– Здравствуйте, – несколько запоздало и неуверенно произнесла Кристин. – Эшли Вуд?

– Чем обязан?

– Я… Я звонила вам утром. Мы договорились о встрече. По поводу Феликса Торнтона… его участия в экспедиции. Вы помните? – глядя на Эшли Вуда, Кристин начала почему-то сомневаться в том, что утром ей улыбнулась удача.

Эшли Вуд молча продолжал оценивать гостей.

– Меня зовут Кристин Уиллис, а это мой друг Дэниел Бертроудж.

– В дом не приглашаю: на всём боль отпечаталась, а у вас лица вешние, к боли непривычные. Там поговорим, – он махнул костылём в сторону беседки.

Гостям задышалось легче…

Когда все сели на скамейку, окружавшую стол, Кристин решила повторить то, что она уже говорила Вуду по телефону.

– Видите ли, мы не журналисты, мы студенты. Собираем материал о жизни и творчестве Феликса Торнтона. Расскажите нам об экспедиции, в которой, как писали в газетах, он пропал.

– Я расскажу всё, что знаю. Всё, что помню.

Эшли Вуда не надо было упрашивать о чём-то рассказать. Он готов был поведать обо всём, даже о своих грехах: его душу уже несколько лет готовила к покаянию тяжёлая болезнь. Тем более, молодые люди не были журналистами (он это видел), которых он не любил за то, что любое искреннее слово они отдают на откуп дьяволу. К тому же ему нужны были деньги.

– Но сначала я возьму деньги… на лекарства: хворь требует, – он отвёл глаза в сторону. – Вы уж простите, детки.

– Да, конечно, – испытывая некоторую неловкость, Кристин поспешила достать из сумочки деньги. Она протянула две сотни Вуду. – Возьмите, пожалуйста.

Он молча взял их, зажал в кулаке, будто собственную стыдливость, которая всегда не к месту высовывается, и, привстав, засунул в задний карман брюк.

– Это был самый пустой и чуждый сердцу поход из всех, в которых я побывал. А в походах я бывал столько, что память моя заблудится, перебирая их. Это была насмешка, а не поход. И всё, я думаю, из-за вашего дьяволёнка, художничка. На поиски мы всегда отправлялись вчетвером. Уже знали друг друга, и нам не нужен был чужак. И, уж точно, не нужен был этот Торнтон-младший. Но его старший брат Эдди как-то сумел уговорить Дика Слейтона взять парня с собой. Дика слушались все, даже я не перечил ему: такой у него был характер, что не поперечишь. Уговор был простой: он не суёт свой нос в наши дела и сам не ищет железо…

Погода испортилась в первый же рабочий день: разразилась гроза, хлынул дождь. Нам это было некстати: кругом валуны, скользко, опасно. Ищейку включать нельзя. Не очень-то весело торчать без дела в лагере. А этот… начал прыгать, как одержимый, и орать в небо: «Поддай ещё! Покажи свой оскал! Я хочу тебя!» и ещё что-то вроде этого. Оно и показало, отметилось: в двадцати ярдах от него молния подожгла дерево. А он не унимался: «Хорошо! Ещё! Целься лучше! Я здесь! Я твой!» Я не выдержал и сорвался с места. Во мне, как, думаю, и в каждом из нас, в тот момент закипело желание поучить его. Я бы, точно, выпустил пар: поддал бы стервецу как следует. Но вмешался Эдди и как-то угомонил братца. Художничек всех настроил против себя и ничего не хотел понимать. Он смотрел на всех свысока.

– А рисовал? – поинтересовался Дэниел.

– Всё время что-то рисовал. Проходишь мимо: рука так и шаркает по листу. Взглянешь: вроде рисует природу… к примеру, валун, небо… Однако потом он наделял это какой-то мерзкой жизнью. Я не знаю, чем именно. Не знаю, как и сказать. Но чем-то отвратным, тем, что порождала его голова… Нет, он не настоящий художник…

Через несколько секунд Эшли Вуд усмехнулся и продолжил:

– По правде сказать, Дика он нарисовал подобающе. Глаза, усмешка… как живые. Даже характер как-то вывел. Но человек он… неправильный… Ел отдельно, говорил с издёвкой в глазах… и всё такое. Только из-за брата терпели: брат у него хороший… и дело знал…

Вуд замолчал. Стиснув зубы и закрыв глаза, он переждал прихватившую его боль…