Слишком много подозреваемых

Она хотела, чтобы Дадли принадлежал только ей. Поэтому она не очень-то противилась настояниям мужа отослать Дейдру в интернат. Но и тут проявилась двойственность ее натуры. Одна в опустевшем доме, она начала тосковать по дочери. Ожидать прихода Дадли с работы, смотреть, как он сразу хватается за почту, будто там содержится секрет водородной бомбы, как он наливает себе скотч, тщательно отмеривает лед, как-то стало ей совсем неинтересно. Как и глажение его рубашек, просмотр светской корреспонденции и сочинение ответных посланий. Даже посещение лекций в Музее современного искусства и занятия йогой не возродили в ней былой вкус к жизни.

– Вы здесь? – прервал доктор Прескотт ее путешествие в прошлое.

– А где, как вы предполагаете, я нахожусь? Конечно, здесь. Я здесь провожу оплаченное мною время, не так ли? Вот она я, перед вами.

Беверли сразу же раскаялась в том, что сказала, а, главное, ей было стыдно за тон, каким это было произнесено. Она поспешно докурила сигарету почти до фильтра и кинула ее в пепельницу.

– Вам известно, что со мной? Я устала бороться за то, чтобы как-нибудь наладить свою жизнь самой, без чьей-либо поддержки.

Этим высказыванием Беверли дала выход скопившейся в ней взрывной смеси. Озвучивание дотоле безгласных мыслей облегчало душевные муки, и это подстегнуло ее к продолжению монолога.

– Неужели Клио не понимает, как это тяжело? Вся ирония в том, что она сама скоро станет вдовой, но в ней нет ни на фан сочувствия, сострадания, называйте это как хотите.

Беверли нагнулась и, не стесняясь, принялась скрести лодыжки, которые нестерпимо зудели. Это было предусмотрено. Это включалось в процесс лечения. Потому доктор Прескотт и оценивался в золоте ровно настолько, каким был его вес. Поток слов извергался из уст пациента и сметал громоздкую надстройку, давящую на мозг.

– Мне следовало своевременно развестись с Дадли, но я этого не сделала и накинула себе петлю на шею. Он заболел, а я заботилась о нем, готовила ему, убирала за ним. Если ему нужно было показаться врачу, я отвозила его. Я выискивала для него редкие лекарства. Я ворочала его, следила, чтобы не было пролежней, когда он подолгу не вставал с кровати. Я купала его и меняла простыни. Я делала это. Я делала это! Клио Пратт и пальцем не пошевелила, чтобы помочь бедному Ричарду!

Беверли ссутулилась на своем стуле.

– Я не ждала благодарности, не требовала ее ни от кого. Я исполняла свой долг. Мы были мужем и женой почти двадцать лет. Он отец моего единственного ребенка. Хотя я уже не любила его, не хотела больше быть его женой, я беспокоилась о нем. Я не святая. Я это признаю. Но я сделала все, что могла, чтобы облегчить его страдания. Так было до самого конца. Когда он спросил меня, хочу ли все еще развестись с ним, неужели мне нужно было солгать? Что мне следовало сказать? «Нет, милый, сейчас все о'кей, потому что ты все равно скоро умрешь. К чему возиться с формальностями?» Было бы лучше, если бы я так сказала? Но потом… потом… – Ее голос дрогнул.

– Что потом? – спокойно задал вопрос доктор Прескотт.

Беверли была не в силах поведать доктору всю правду. Некоторые детали она предпочитала утаить. Они были слишком ужасны. Она могла обойти в своей исповеди ряд фактов без ущерба для смысла и не погрешив против правды.

– Потом он покончил с собой… Из-за меня, или из-за пренебрежения ко мне, или из-за злобы на меня. Я не знаю… Дадли ушел из жизни, отмучился, но не освободил меня. Его смерть все еще причиняет мне боль, не дает спать по ночам, видения преследуют меня.

Беверли ухватила еще одну бумажную салфетку и высморкалась. Одна лишь мысль о Дадли, о его белесом, распухшем теле, пристегнутом ремнями к инвалидному креслу на дне их бассейна в саду, вызвала у нее приступ тошноты. Она с трудом сглотнула и потянулась за новой сигаретой.

– Я хочу, чтобы ее переехал автобус на Мэдисон-авеню или похитил маньяк и зарезал под Бруклинским мостом. – Беверли засмеялась, довольная жуткими картинами, которые рисовало ее разыгравшееся воображение. – Я знаю, что говорю ужасные вещи, но это правда.

Она помолчала, мысленно отсчитывая секунды, утекающие в бесполезном молчании. Разорвав салфетку на кусочки, она скатала каждый из них в плотный комок. Таких комков скопилось уже много во впадине ее юбки между чуть раздвинутых ног.

– Я понимаю, – лаконично откликнулся наконец доктор Прескотт.

– Нет. Вам не понять. Вам неизвестно, что такое настоящая ненависть, – Беверли роняла слова медленно, и каждое было словно налито свинцом.

Злоба прибавила ей сил и уверенности в себе. Ее не заботило, что доктор Прескотт мог подумать о ней.

– Вы всегда все держите под контролем. Вы контролируете свое расписание, не допуская отклонений, контролируете ход и время наших дискуссий. Как вы можете понять и почувствовать то, что такое неконтролируемая ярость, которая кипит, сжигает твою нервную систему, которая готова взорваться, как адский, закупоренный наглухо котел!

Беверли посмотрела в глаза психиатру и четко произнесла:

– Я не знаю, зачем Клио Пратт гробит меня, но то, что она это делает, я знаю точно.