Слишком много счастья (сборник)

Дом был из тех, у которых входную дверь отделяют от тротуара всего несколько ступенек.

– Я, знаешь ли, соблюдаю целибат, – сказал он, открывая дверь.

Часть двери заменял кусок картона.

Пол из голых досок скрипел под ногами. В нос ударила тяжелая вонь. Запах гари с улицы проникал, разумеется, и сюда, но тут он смешивался с ароматами какой-то ископаемой стряпни, пережженного кофе, туалета, болезни и гниения.

– Ну, наверное, «целибат» не точное слово. Когда так говорят, имеют в виду волевое усилие. Лучше сказать так: «Я существо бесполое». Но только не надо думать, что в этом есть заслуга. Заслуги в этом нет.

Ведя ее за собой, он обогнул лестницу и направился в кухню. Там возилась какая-то огромная женщина: стоя к ним спиной, она что-то помешивала на плите.

– Привет, Марни! – сказал Кент. – Это моя мама. Ты ведь поздороваешься с моей мамой?

Салли заметила, что голос у него изменился. Теперь он звучал расслабленно, искренне, может быть, даже уважительно – совсем не похоже на притворную легкость в разговоре с ней.

– Здравствуйте, Марни! – сказала она.

Женщина повернулась к ним. У нее было какое-то приплюснутое кукольное личико, втиснутое в буханку плоти, и расфокусированный взгляд.

– Марни – наша повариха на этой неделе, – пояснил Кент. – Пахнет отлично, Марни.

Матери он сказал: «Пойдем-ка ко мне в убежище!» – и повел ее.

Они спустились на несколько ступенек и прошли по коридору в заднюю часть дома. Двигаться там было сложно, поскольку повсюду лежали стопки газет, рекламных листовок и журналов. Все это было аккуратно перевязано.

– Надо бы выкинуть все это, – сказал Кент. – Я говорил Стиву сегодня утром. Опасно же при пожаре. «Господи Исусе!» – как я, бывало, раньше говорил. Теперь я понимаю, что это значит.

«Господи Исусе». Она гадала, не принадлежит ли он к какой-то секте, члены которой носят обычную одежду? Но если бы дело обстояло так, вряд ли он упомянул бы имя Иисуса всуе… Хотя есть ведь и нехристианские секты.

Его комната оказалась еще на один лестничный пролет ниже, то есть в подвале. Там помещались койка, потрепанный письменный стол-бюро с полочками и пара стульев с утраченными перекладинами.

– Стулья совершенно надежные, – сказал Кент. – Конечно, мы почти все где-нибудь подбираем, но я всегда отличу стулья, на которых сидеть нельзя.

Салли устало опустилась на стул.

– Так кто же ты? – спросила она. – Чем занимаешься? Что это за дом? Общежитие для освободившихся из тюрьмы {35} ?

– Вовсе нет. Ничего похожего. Мы принимаем сюда любого, кто захочет.

– И меня примете?

– И тебя, – ответил он без улыбки. – Нас никто не поддерживает, кроме нас самих. Мы подбираем вещи на улице, сдаем их на переработку отходов. Газеты вот эти. Бутылки. Понемножку, то одно, то другое. Ну и по очереди собираем у людей.

– Собираете на благотворительность?

– Просим милостыню.

– На улице?

– Ну а где же еще? Да, на улице. Еще просим в некоторых пабах, куда нас пускают, хотя это и незаконно.

– И ты тоже это все делаешь?

– Вряд ли они стали бы меня слушаться, если бы я этого не делал. Пришлось преодолеть кое-что в себе. Всем нам надо что-нибудь в себе преодолеть. Стыд, например. Или представление о самом себе. Когда кто-нибудь приносит в общую кассу десятку или даже долларовую монету, наносится удар по частной собственности. Чьей, а? Индивидуальной или – аж сердце ёкнуло – нашей? Если ответить «индивидуальной», то она обычно моментально улетучивается и вместо нее образуется некто, пахнущий алкоголем, который говорит: «И что со мной такое случилось, ума не приложу, даже перекусить не успел». Потом ему становится плохо, и он начинает исповедоваться. Ну, или не исповедоваться, неважно. Такие исчезают на целые дни или недели, потом снова являются сюда, когда становится совсем плохо. А иногда встречаешь их на улице и видишь: сами по себе работают и тебя никогда не узнают. И уже не возвращаются. Ну и это в порядке вещей. Можно сказать, что они окончили наше заведение. Если ты веришь в систему…

– Послушай, Кент…

– Вообще-то, меня тут зовут Иона {36} .

– Иона?

– Да, я сам выбрал. Сначала думал взять имя Лазарь {37} , но это слишком патетично. Впрочем, если хочешь, можешь называть меня Кент.

– Расскажи, что у тебя в жизни происходило? Я имею в виду не этих людей…

– Эти люди и есть моя жизнь.

– Так и знала, что ты это скажешь.

– Ну да, согласен, звучит как-то самодовольно. Но ведь это, именно это я и делал… сколько?.. Семь лет? Девять? Девять лет.

– А до этого что было? – продолжала она настаивать.

– До этого? Ну… Дни нашей жизни, они ведь как трава. Скосил – и в печь. Послушай, что я скажу. Как только мы с тобой встретились, я стал разыгрывать какую-то роль. Стараюсь выглядеть получше. Скосил – и в печь, это меня не интересует. Я живу настоящим. Тем, что есть. Ты этого не поймешь. Я не принадлежу к вашему миру, а вы – к моему. А знаешь, почему мне захотелось с тобой сегодня повидаться?

– Нет. Я не думала об этом. В смысле: думала, что как-то само собой пришло время…