Слишком сильный

— Мы сами себя будем держать! И учиться будем! Честно! — крикнул Пека. Все завопили то же самое.

— Ну, если сам Иванов обещает… — Латникова развела руками.

Я повернулся на парте, смотрел на ребят. Все передо мной расплывалось из-за слез. Какие ребята, а? Как стараются для меня! Растроганный, я пришел домой. Надо было быстро выйти с Чапой (если мать еще с ним не выходила), потом в темпе перекусить и мчаться к Данилычу — мы у него дома занимались, по плотной программе.

Я вошел в квартиру и сразу встревожился: Чапа не кинулся ко мне с радостным визгом… его вообще не было видно. Гуляют?

Я быстро вошел в кухню. Мать была там, сидела молча и неподвижно. Она мельком посмотрела на меня и сразу отвернулась.

— А где этот охламон? — Я кивнул на пустую подстилку.

Мать всхлипнула. По щеке ее побежала слеза.

— Ты можешь сказать толком, что произошло? — рявкнул я.

— Привязала у магазина… выхожу — его нет! — сквозь всхлипывания проговорила она и выбежала из кухни. Я пошел за нею в спальню. Она лежала на кровати пластом.

— Спокойно! — проговорил я. — Сейчас разберемся!

Надо было мчаться к Данилычу, но сейчас, видимо, не до этого. Новая заморочка! Я вышел во двор… Уж от кого-кого, а от Чапы я такого не ожидал! Жизнерадостный песик своими прыжками и визгами как бы дополнял нехватку восторга в нашей жизни. Глядя в его веселые глаза, как-то неудобно было оставаться мрачным и скучным. Комочек шерсти — ни размера, ни вида — один веселый характер. Когда мы все ссорились, он тоже ходил расстроенный, клал всем голову на колени и заглядывал в глаза: «Давай кончим злиться, а?» Часто орали на него, когда он утягивал со стола куски, но жить без него было бы намного грустней.

Во дворе, ясное дело, стоял Геха с дружками. Обстановка в школе, точнее, то, как отнеслись там к нему с отцом и к их микроминиатюрам, странным образом подействовало на него. Он вдруг перестал общаться с отцом, резко подался то ли в хиппи, то ли в панки, завел себе петушиный гребень фиолетового цвета, обвешался цепями и целые дни проводил во дворе с толпой таких же бедолаг, как он. В школе, естественно, дела его упали — никто из учителей, с ужасом глядя на него, больше тройки ему поставить не решался. Только Данилыч веселился, говорил, что Генку с его цепями могут украсть пионеры и сдать в металлолом… Данилыч один честно ставил Генке отметки по знаниям, то есть те же самые тройки. Латникова уверенно ставила ему два; так что Генка уже и не пытался ей отвечать — поднимался и мрачно молчал.

Я сразу подошел к их живописной компании.

— Здорово! — проговорил я.

Они небрежно, вразнобой ответили. Но это меня не трогало.

— Слышь, Геха, — сразу сказал я. — Ты Чапу тут не видал?

— А что — потерялся? — встревожился Геха.

— Да, отвязался у матери и убежал. Ты же знаешь этого типа!

Ребятки тоже все всполошились. Вот уж неважно, действительно, что на голове, — важно, что внутри!

— Так. Внимание! — сразу же скомандовал главарь. — Каждый идет в свой двор, осматривает каждый уголок, всех подробно расспрашивает. Сбор, — он вытянул из жилета часы на цепочке, — через полчаса.

Они деловито разошлись. Отличные ребята!

Так… А что же я? Надо было бы сгонять на свалку за домами, где обычно гуляли дети и собаки, вырвавшись на свободу. Там стояли какие-то странные пустые дома, росли большие деревья. Но туда было ходу минут двадцать, да обратно, да там неизвестно еще сколько… А Данилыч уже ждал. И правильно он мне говорил: сосредоточивайся на главном! Так что свалка мелькнула в моем сознании и послушно исчезла. Ничего, ребятки, наверное, сгоняют и туда — делать им все равно абсолютно нечего!

Я шел быстро к дому — а душа тормозила. Шел — а душа тянула назад. Подождать, пока вернутся ребята?.. Не успеваю! Я решительно пошел к парадной. На скамейке у двери сидел какой-то обтрепанный тип. Я не обратил на него внимания, много их тут было — в нашем дворе был магазин.

— Эй! — Он вдруг рванулся ко мне.

Зотыч! Как всегда вовремя! Его только не хватало для полного хаоса.

— О, привет! Ну как делишки? — быстро заговорил я, надеясь все сказать сам, и за себя, и за него. — Выглядишь нормально! Где пропадаешь? Почему не заходишь? Ты заходи как-нибудь — слышишь?!

— Тут я пропадаю, тут! — с отчаянием воскликнул он. — Жить негде — не прописывают, потому что не работаю. А на работу не берут, потому что прописки нет!

— А почему тебе… обязательно здесь надо работать? — нетерпеливо переступая с ноги на ногу, спросил я. — На юге ведь лучше!

— А потому, что родился здесь! — ответил он.

— Родился здесь?.. Впервые слышу!

— …А паспортистка эта, молодая девица, так и швырнула паспорт мне: много вас таких! А что я город этот грудью защищал, подвиг совершил, без ноги фактически остался — ей это без разницы! — По щеке Зотыча потекла слеза. — Только спокойно! — вдруг резко рявкнул он.

Я посмотрел на его ногу в рваном ботинке, круглую, как бревно, — под штаниной, наверное, были бинты…

— Ну почему — «без ноги остался»? — рассудительно проговорил я. — Вот же она!