Сломанная стрела

Она пробежала через старый дворец, миновала двустворчатые двери Коллегии Герольдов, проскочила главный вестибюль с его гулким эхом, направляясь к боковой двери, выходящей в сторону здания Коллегии Целителей. Тэлия чувствовала притяжение корчащейся в муке души так отчетливо, словно ее звали криками. Она едва не налетела на Девана, который шел искать ее.

— Я мог бы догадаться, что ты поймешь, — благодарно сказал Целитель, подбирая полы своего зеленого одеяния, чтобы бежать вместе с ней. — Тэлия, она борется с нами, и мы не можем пробиться сквозь ее щиты, чтобы установить хотя бы простейшие блоки для смягчения боли. Она винит себя в гибели Кристы и хочет только одного — умереть. Райни ничего не может с ней сделать.

— Так я и думала; Господь и Владычица, чувство вины такое острое, что я почти вижу ее. Что же, посмотрим, смогу ли я прорваться к ней.

Дестрии оказали первую помощь прямо на поле боя, пока она лежала без сознания — ее хватило, чтобы пострадавшую можно было перевозить. Она по-прежнему представляла собой крайне малопривлекательное зрелище, лежа на специальном коврике в одной из палат, предназначенных для ожоговых больных. Сама комната оставалась совершенно голой — каменные стены и потолок, дважды в день драившиеся до идеальной чистоты, когда палата пустовала: здесь не дозволялось сесть и пылинке. Единственное окно было плотно закрыто, чтобы ничто не могло залететь с улицы. Все, что приносилось сюда, убиралось, как только становилось ненужным, и ошпаривалось кипятком.

То, что Дестрия все еще оставалась в живых, являлось заслугой Целителей ее сектора. Последний раз Тэлия видела такие ожоги у Востела, бренная плоть которого приняла на себя всю ярость рассерженной жар-птицы. Там, где ожоги оказались сравнительно легкими «— хотя кожа выглядела красной, вздувшейся и покрытой пузырями — повязок Дестрии не наложили. Но ее руки до плеч обернули травами и дубленой кроличьей и ягнячьей кожей, тончайшей и мягчайшей из всех, и Тэлия знала, что под этими повязками кожи нет, осталось только голое мясо. Дестрию положили на одеяло из каракуля, дубленного вместе с шерстью: волоски будут пружинить и смягчат давление на обожженную кожу. Тэлия опустилась на колени у изголовья и положила обе руки на лоб пострадавшей. Лицо и голова Дестрии были единственной частью тела, оставшейся сравнительно нетронутой. Потянувшись с помощью Дара в смерч боли, бреда и вины, Тэлия поняла, что сейчас, наверно, предстоит тяжелейшая из всех схваток подобного рода, которые ей довелось выдержать.

Вина, черная и полная отчаяния, окружила Тэлию со всех сторон. Вину, словно красные молнии, пронизывала боль. Тэлия знала, что прежде всего нужно выяснить, почему вина стоит на первом месте и откуда она идет…

Это оказалось достаточно легко: она просто еще чуточку опустила щиты и позволила затянуть себя туда, где мрак негативных эмоций был особенно густым.

Тающее ядро — Дестрия — плело вокруг себя все туже стягивающийся кокон тоски. Тэлия потянулась к нему чуть мерцающей мысленной» рукой» и разматывала его, пока перед ней не предстало съежившееся нечто, что было Дестрией.

Не обращая внимания на ее попытки ускользнуть, Тэлия установила с ней раппорт, при котором ничто не могло остаться скрытым — ни от нее, ни от Дестрии. Стремясь начать борьбу за исцеление душевных ран другого Герольда, она позволила Дестрии «читать» ее саму.

Я не смогла — доминировало над всем. Они надеялись на меня, л я подвела.

Но там крылось и еще что-то, что-то, что заставляло вину все усиливаться до тех пор, пока Дестрия не почувствовала отвращение к самой себе. И Тэлия нашла эту прячущуюся в глубине, терзающую мысль. А подвела я потому, что хотела чего-то для себя. Подвела, потому что себялюбива; я не заслуживаю Белого, я заслуживаю смерти.

Тэлия даже слишком хорошо знала подобное чувство; Райни бы его не поняла. Целители твердо верили в полезность малой толики честного эгоизма: он сохранял человеку здравый ум и здоровье. Но вот Герольды… что ж, предполагалось, что Герольды должны быть совершенно чужды себялюбия, всецело преданы долгу. Чушь, конечно: Герольды были всего лишь людьми. Но порой они сами начинали верить в эту нелепицу, и, когда что-нибудь шло не так, по природе своей обычно винили в первую очередь себя.

Так что теперь Тэлии предстояло доказать Дестрии, что нет ничего плохого в том, чтобы быть Герольдом и вместе с тем живым человеком. Не слишком легкая задача, учитывая, что чувство вины Дестрии было сродни сомнениям в себе, свойственным самой Тэлии.

Сколько раз она ругала себя за желание иметь маленький уголок жизни, который она могла бы назвать своим — когда-нибудь, когда будет не на службе — в минуты, когда отчаянно уставала от того, что должна подумать о других прежде, чем совершить малейший поступок? Сколько раз мечтала хоть немного побездельничать, побыть в одиночестве — а потом чувствовала себя виноватой, что допускает такие мысли?

И разве не оказалась Тэлия готова признать, что действительно виновна в использовании Эмпатии для манипулирования людьми?