Сломанные крылья

Тем, кого любовь не одарила крыльями, не дано взлететь в заоблачные выси; для них закрыт волшебный мир, где в тот час, грустный - радостью и радостный - грустью, блуждали мой дух и дух Сельмы. Тем, кого любовь не обратила в свою веру, не дано слышать ее проповеди. Эта книга писана не для них; пробежав глазами ее страницы, они не заметят призраков и химер, что мечутся между строк, не облачаясь в чернила и не оседая на бумаге.

Но какой смертный не опьянялся хмелем любви, избрав один из ее кубков? Кто не останавливался с трепетом в том светлом храме, что вымощен частицами сердец и украшен тайнами, грезами и чувствами?

Какой цветок не поймал капельки росы, оброненной рассветом на его листья? Какой ручей заблудился в пути, не найдя выхода к морю?

Сельма простерла вперед руки и подняла голову к небу, усеянному звездами; губы ее вздрогнули, глаза широко открылись, побледневшее лицо являло те муки обреченности и отчаяния, что скрыты в душе всякой несчастной женщины.

- Что сделала женщина, о Боже, чтобы заслужить Твой гнев? -воскликнула она. - В каких грехах повинна, если кара Твоя преследует ее до скончания веков? Совершила ли преступление, столь чудовищное, что возмездие Твое вечно? Для чего Тебе, сильному, умерщвлять в муках слабую? Великому - попирать стопами ползающую у подножия твоего трона? Грозной буре -выбрасывать на снег ту, что ничтожна, как прах, пред Твоим Ликом? Для чего титану воевать со слабой, Всеведающему, Всевидящему -губить заблудившуюся слепую? Ты создал ее любовью и любовью же ведешь к гибели. Правой рукою приближаешь к себе, а левой сбрасываешь в бездну, невежественная же не чувствует, возносится она или летит вниз Ты вдыхаешь в ее уста дух жизни, сея в сердце семена тления, и пускаешь пешей по дороге счастья, всадником высылая на охоту за ней горе; вкладывая в ее душу песнь радости, запечатываешь ей уста печалью, язык же вяжешь грустью; втайне опоясываешь ее муки наслаждением, наяву - окружаешь наслаждение ореолом мук; прячешь на ее ложе мир и спокойствие, укладывая рядом волнения и страхи; волей своей создаешь влечения, из которых рождаются недостатки и пороки. Ты открываешь ее глаза на чудеса мира, превращая в мучительный голод любовь к прекрасному, и сочетаешь дух с красивой плотью, а плоть - с позором и слабостью. Ты подаешь ей жизнь в чаше смерти, а смерть - в чаше жизни, очищаешь ее слезами, что расплавляют душу, и утоляешь ее голод хлебом мужчины, наполняя его ладони частицами ее сердца. Ты, Боже, раскрыл мне глаза любовью и любовью же ослепил их; устами своими запечатлел поцелуй и мощной дланью нанес пощечину; в сердце моем ты высадил белую розу, а рядом взрастил шипы и колючки; духом сочетал меня с юношей, которого я люблю, и дал мне в мужья человека, о котором я ничего не знаю. Помоги мне выстоять в этой смертельной борьбе, остаться верной и чистой до смерти! Покоряюсь воле Твоей! Да святится имя Твое вовек!

Умолкнув, Сельма, казалось, обликом своим все еще продолжала эту речь. Потом опустила голову; руки ее бессильно повисли; спина сгорбилась. Казалось, она исчерпала свои жизненные силы. Так выглядит ветвь, что, сорвана бурей, лежит на земле - ей суждено, высохнув, стать прахом под пятой вечности. Я взял в горящие ладони ее ледяную руку и прижал к глазам и губам. Стараясь найти для нее слова утешения, понял, что сам еще больше нуждаюсь в жалости и сочувствии. И ничего не сказал. Мысли мои путались. Чувства пришли в смятение. Больно щемило сердце. Мне стало страшно за себя.

Этим вечером никто из нас больше не сказал ни слова. Страдание, ширясь, лишает человека дара речи. Мы были неподвижны и немы, как две мраморные колонны, погребенные землетрясением под грудой праха. Время для объяснений прошло. Напряжение было столь сильным, что наши сердца готовы были разорваться не только от слова, но и от вздоха.