Сломанный меч

Общеизвестно, что кандидат на Первую ступень посвящения, должен в одиночестве провести здесь сутки, а лишь в отдельных случаях после этого на него снисходило благочестие и святость. Утверждали, что так душа вознаграждается за творимые без помех молитвы и размышления. Но мне как-то не верилось, что благие влияния проникают так же и в подсознание. Некие запахи, едва уловимые даже моим волчьим обонянием — от них шерсть становилась дыбом.

Через некоторое время эти запахи были заглушены запахом, след которого вел меня. Когда, наконец, я добрался до источника запаха, пришлось на время задержать дыхание.

Так, не дыша, я и заглянул в келью.

Тусклое голубое свечение, льющееся с пальцев над входов, давало света вряд ли больше, чем ночник в больничной палате. На соломенном тюфяке спал Мармидон. Чтобы было теплее, он укрылся рясой. Столь же грязной, как и его кожа. Помимо рясы у него был сухарь, жестяная банка с водой, чашка, Иоаннитская Библия и свеча, чтобы можно было читать Библию. Должно быть, он покидал келью только, когда нужно было посетить, расположенную дальше по тоннелю, каморку с люком. Но, если бы он вообще не выходил из кельи, особенного различия не было бы. Ф-фу!

Отступив немного, я превратил себя в человека. В этом облике зловонные испарения действовали на меня не так сильно. Да и вновь обретенный разум человека взял верх над инстинктами зверя. Кстати, Мармидон, несомненно, даже не замечал зловония.

Я вошел в его жилище. Опустившись на корточки, я потряс его за плечо. Свободной рукой вытащил нож.

— Вставай, ты!

Он забарахтался, проснулся, и, увидев меня, застыл с разинутым ртом. Должно быть, я представлял собою весьма зловещее зрелище. На голое тело надето местами что-то черное и облегающее, а на лице нет и тени милосердия. А он — его лицо, с ввалившимися глазами, выглядело тоже неважно в этом мертвенном свете. Он не успел закричать, я зажал ему рот ладонью. Щетина на небритой физиономии скрипела. Тело посвященного колыхалось, как тесто.

— Тихо, — сказал я выразительно, — или я выпущу тебе кишки.

Он показал знаками, что согласен, и я отпустил его.

— М-м-мистер Матучек… — шептал он, и, съежившись, все старался отползти от меня, пока не наткнулся на стену.

Я кивнул:

— Пришел потолковать с тобой.

— Я… Как… О чем, во имя Господа?

— Верни нам молю дочь в целости и сохранности.

Мармидон чертил в воздухе кресты и другие знаки.

— Вы с ума сошли? — он нашел в себе силы внимательно посмотреть на меня и сам ответил на свой вопрос. — Нет. Я могу сказать это твердо…

— Я не одержим демоном! — прорычал я. — И не сумасшедший. Говори!

— Нн-но мне нечего сказать. Ваша дочь? Я и не знал, что у вас есть дочь!

Мир закружился. Я попятился назад. Он не лгал. Он не мог лгать в таком состоянии.

— А?.. — только и мог сказать я.

Он немного успокоился, пошарил вокруг в поисках очков.

Нащупав, нацепил их, и, опустившись на тюфяк, вновь взглянул на меня.

— Это святая правда, — сказал он настойчиво. — Почему у меня должны оказаться сведения о вашей семье? Почему кто-то из вашей семьи должен оказаться здесь?

— Потому, что вы сделались моими врагами, — во мне опять разбушевалась ярость.

Он покачал головой:

— Мы никогда не враждуем с человеком. Как мы можем сделаться его врагами? Мы используем Евангелие Любви.

Я фыркнул. Он отвел глаза.

— Что ж, — голос его дрогнул. — Все мы — сыны Адама. Мы тоже, как и любой другой, можем впасть в грех. Признаю, что тогда меня охватил гнев… когда вы… выкинули этот фокус… когда хитростью заставили нас… заставили те невинные души…

Я замахнулся ножом. Лезвие сверкнуло.

— Прекрати болтать чепуху, Мармидон! Единственная невинная душа во всем этом подлом деле — трехлетняя девочка.

Ее похитили. Она в аду!

Его рот широко открылся, глаза выпучились, как у лягушки.

— Говори! — приказал я.

Какое-то время он не мог выдавить из себя ни слова. А потом, в совершеннейшем ужасе:

— Нет! Невозможно! Я бы никогда… никогда!!!

— А как насчет твоих дружков священников? Который из них?

— Никто! Клянусь. Этого не может быть…

Я кольнул его острием ножа в глотку. Он содрогнулся:

— Пожалуйста, разрешите мне узнать, что случилось.

Разрешите мне попробовать помочь вам.

Я убрал нож. Пошатываясь, прошел пару шагов, сел, хмурясь, потер лоб. Все это расходилось с тем, что я думал сперва.

— Послушайте, — начал я обвиняющим голосом, — вы сделали все, от вас зависящее, чтобы лишить меня средств к существованию. А когда вся моя жизнь пошла под откос, что я должен подумать? Если не вы виноваты, вам лучше предоставить мне убедительное доказательство этого…

Посвященный сглотнул слюну:

— Я… Да, конечно. У меня не было намерения причинять какой-либо вред. То, что вы сделали… делаете… это грех.

Не обрекайте себя на вечное проклятие. И не толкайте других на такой же путь греха. Церковь не может оставить это без внимания. Ее служители… большинство из них… помогут вам во всем, что только от них зависит.