Словно мы злодеи

– Тогда-то все и началось. Он толкался. Он… дразнил. – Его голос взвился нервно и высоко, и он потер руки, потопал по земле, словно не мог согреться. – И он никак не хотел останавливаться. Как на Хэллоуин – давай поиграем. Я не повелся, и стало только хуже. Почему ты не дашь мне сдачи? Почему не пачкаешь руки? Давай поиграем, маленький принц, давай поиграем. Для него это была просто игра, но я испугался, и я пытался, я опять сказал, может, просто вернешься в Замок, поговорим с Рен? Поговорим с Мередит, все уладим. И тогда он взял и… он сказал…

Он замолчал, его лицо налилось некрасивой краснотой, словно слова эти были настолько грязны, что он не мог их повторить.

– Джеймс, что он сказал?

Он резко на меня посмотрел, вскинув голову, его рот сжался в жесткую ровную линию, глаза были темны и бездонны. Он был похож на Ричарда; даже голос был тот же, когда он заговорил:

– Почему бы вам с Оливером просто не признать, что вы голубая парочка, и не оставить моих девочек в покое?

Я смотрел на него, горло у меня сжималось, по мне медленно расползался холодным потом страх.

– И я сказал, – продолжал Джеймс, опять своим голосом: – «Не знаю, кто тебя убедил в обратном, но Мередит ты не хозяин, и ты уж точно не хозяин Рен. Допивайся до смерти, если хочешь. Я ухожу». А он меня не пустил.

– То есть как?

– Он хотел подраться. Не хотел меня отпускать без драки. Я попытался его обойти, но он меня сгреб и швырнул в дверь лодочного сарая. Она непрочная, там все старое, так что я просто упал внутрь, свалился на кучу барахла, которая там лежит. Он опять на меня бросился, и я просто схватил то, что попалось под руку, а это оказался багор.

Он замолчал, прижал ладонь к глазам, словно хотел стереть это воспоминание. У него тряслись губы. Он весь трясся.

– И что потом? – Я не хотел спрашивать, не хотел знать, не хотел слышать больше ни слова.

– А потом он засмеялся, – слабо сказал из-под ладони Джеймс. Я почти услышал этот звук, низкий, грозный смех Ричарда, звенящий в темноте. – Он засмеялся и сказал: давай, красавчик, давай, маленький принц, слабо тебе. И снова меня толкнул. Толкал меня до самого края мостков, повторяя: «Слабо тебе, слабо, не сможешь». Я оглянулся, а там уже вода, и я думал только о том, что было на Хэллоуин, и кто ему на этот раз помешает меня утопить? А он не затыкался, так и повторял, ты не сможешь, слабо тебе, слабо, и я… – Его рука соскользнула, прикрыла рот, глаза расширились от ужаса, словно он только сейчас понял, что натворил. – Я не хотел, – тихо застонал он из-под руки. – Не хотел. Но мне было так страшно, и я так злился.

Я увидел, как оно могло произойти. Удар наотмашь и наобум. Болезненный рывок отдачи. Неожиданные горячие брызги крови в лицо. Ричард в замедленной съемке валится в воду. Тошнотворный всплеск и еще более тошнотворная тишина.

– Оливер, я думал, он умер, – сказал он так тихо, что я едва его расслышал. – Клянусь, я думал, он уже мертв. И я не знал, что делать, я просто… побежал. По-моему, я на минуту спятил. Я побежал обратно в лес и мог бы бегать всю ночь, если бы не налетел на Филиппу.

Я оцепенел, пораженно замер в неподвижности.

– Ты – что?

Он рассеянно кивнул, словно толком не помнил, что было дальше.

– Наверное, она заволновалась, что я не вернулся, и вышла меня искать, и я просто на нее налетел. Чудо, что я ее не поранил, я так и держал в руке этот сраный багор – не знаю, что меня заставило его унести.

– Она знала, – сказал я, только это кружилось на повторе у меня в голове. – Она знала?

– Она вела себя так спокойно, как будто ждала этого. Даже не стала ни о чем спрашивать, просто завела меня в дом и наверх, не знаю как. Меня так трясло, что ей пришлось меня раздевать, но как только она ушла, чтобы сжечь все, на чем была кровь, я просто принялся блевать и не мог остановиться, пока…

Он резко замолчал и сделал в мою сторону странный жест, словно я должен был закончить предложение.

– О господи, – сказал я. – Я.

Не до конца проснувшийся, неодетый. Он. Сжавшийся с колотящимся сердцем на полу.

– Ты мне не сказал. – Я этого не понимал, пока не произнес, и это одно было хуже всего остального. – Почему ты мне не сказал?

– Я не хотел, чтобы ты знал, – ответил он. Сделал еще шаг ко мне, и на этот раз я не отступил. – Филиппа – может, она сумасшедшая, не знаю, ее ничем не пробьешь, – но ты? Оливер, ты…

Голос подвел Джеймса, и за его отсутствием он снова сделал жест в мою сторону, но эту мысль я за него закончить не мог.

– Я что, Джеймс? Не понимаю.

Он опустил руку и снова беспомощно, безнадежно пожал плечами:

– Я никогда не хотел, чтобы ты смотрел на меня как сейчас.

Наверное, на лице у меня был и ужас, но не по той причине, о которой думал он. Я смотрел на него в холодном свете луны, такого хрупкого, маленького и напуганного, и тысяча вопросов, которые с Рождества толпились вокруг меня всякий раз, как я на него смотрел, таяла, плавилась и уменьшалась, пока не остался только один.

– Оливер?

– Да? – сказал я, этим единственным словом принимая сразу все.