Слово и дело. Книга 1. «Царица престрашного зраку»

У графа Остермана даже уши посерели, будто их пеплом посыпали. «Что за новые конъюнктуры? Ага, — догадался он, — Маслов есть клеотур Ягужинского, а сам Ягужинский… Что ж, — решил Остерман, — пришло время сломать шею Ягужинскому!»

Обер-прокурор Сената, Анисим Александрович Маслов, вскоре занял при дворе особое положение. Даже генерал-прокурор Ягужинский не скажет того, что приходилось вельможам слышать от его помощника — Маслова…

А время-то каково было — подумать страшно.

Чуть что, и ноги — в ремень, плечи — в хомут…

Дыба!

Но зато у Маслова был страх иной, и того страха ему не изжить, вином не залить, не закричать. Когда спрашивали его о корени, то отвечал Анисим Александрович так: «Фамилии я старой и благородной, но корени своего за выморочностью сродственников не ведаю…» И это была — ложь!

Ведал он свой «корень», еще как ведал. Даже сны ему иногда снились — детские. Вот он сам, пастушонком малым, в ночном коней стережет. Вот и матка его квашню месит, а бабушка Лукерья прядет очески льняные. Потом хватит внучка, ткнет головой в колени себе, и так приятно Аниське, так хорошо ищется в голове его родимая бабушка… Одного не вспомнить Маслову — где это было? Вставали в памяти равнины, поросшие ольшаником, да речка узкая, в которой пескари жили да голавли. И — раки. А что за речка, а что за равнины? — места урождения своего не знал Маслов.

Вот это и был его корень — корень мужицкий. Вышел он из крепостных, от земли оторвался, выбился из «сказок» ревизских в люди на дорогу шляхетскую — дорогу служивую. Знал об этом, да молчал, и Дунька его (рябая умница) тоже помалкивала: сама-то она была из дворянок!

— Посуди сама, Дуняшка, — признавался ей Маслов, — каково же мне, империи обер-прокурору, в происхожденье подлом сказаться? От дел отринут… А кто, кроме меня, мужика защитит?

И, плоским носом в подушки зарывшись, тихонько выла жена-умница. Единая на свете — любимая и рябая.

Анисим Александрович понимал: страшно бабе!

— Горбатого, — говорил он ей, — меня токмо одна могила исправит…

И засыпал — в тревогах. Вскрикивал, зубами скреготал. «О, ночи, ночи вы мои! Ночи обер-прокурорские…»

Глава 9

Когда до Берлина дошла весть, что Анна Иоанновна разодрала кондиции и вновь обрела самодержавие, король был счастлив:

— Теперь-то у меня руки развязаны, и я не стану бояться Польши. Курляндию мы приладим к Пруссии, а кронпринца я женю на племяннице русской царицы… Велите же от моего имени завтра в богадельнях Берлина приготовить беднякам подливку из лука. Пусть и они порадуются вместе с королем!

А сегодня — день будний. Пять гамбургских селедок и кружка пива — завтрак Soldaten-Konig'a. Бранденбургского курфюрста и короля прусского — Фридриха Вильгельма, дай бог ему здоровья!

Год был у короля неудачным: сын Фриц хотел бежать из Пруссии к этим противным французам. Отрезать ему нос и уши, конечно, неудобно. Фриц заключен в крепость Кюстрина, а товарищу его отрубили голову… Вот к чему приводит игра на флейте и чтение парижских журналов! Мысли короля из Кюстрина перенеслись в цейхгаузы Берлина: там немало сукна, которое давно уже сгнило… Неужели у проклятых англичан сукно лучше? Весь мир должен знать: нет товаров лучше, чем прусские товары!

«Может, — задумался король, — съесть еще одну селедку? Нет, — остановил он себя, — нужна разумная экономия… Пруссия и Бранденбург небогаты!»

Пришел советник и доложил, что из России в подарок от Анны Иоанновны прибыли восемьдесят длинных парней:

— Вот их длина от пяток до макушки, ваше величество! Фридрих Вильгельм глянул в реестр: «Ого, богатыри…»

— Сколько Анна просит за каждую голову?

— Она их дарит, вам платить не надо.

— Тогда, — решил король, — надо придумать, как отблагодарить Анну за этих мунстров. Россия заводит кирасирские полки, для этого нужны тяжелые лошади. Но лошадей пусть покупают у голштинцев… Я думаю о Людольфе Бисмарке — он добрый малый! Не послать ли его в Россию инструктором — в обмен на этих длинных парней?

Лицо советника изображало глубокую скорбь верноподданного:

— Ваше королевское величество, полковник фон Бисмарк вчера нечаянно схватил шпагу и насквозь проколол своего лакея, а теперь ждет вашего высочайшего милосердия.

Фридрих Вильгельм торопливо обернулся:

— Он ждет, конечно, за этой дверью? Так позови его… Вошел фон Бисмарк — детина хоть куда. Правофланговый!

— Негодяй! — сказал король. — Отвечай по чести: за что ты убил моего исправного налогоплательщика?

— Ваше величество, — отвечал Бисмарк без тени трусости, — не было глупее человека на белом свете…

— Ты ошибаешься! — сказал король. — Весь свет таков!

— Но это был дурак особый… Вчера после плацмунстра я попросил его подать мне ботфорты.

— Он их не подал?

— Подал! Но оба были с правой ноги.

— Дурак, конечно, — согласился король. — Но у тебя же две пары ботфортов, Бисмарк?

— Ваше величество, этот болван принес мне и другую пару. Но эти ботфорты, естественно, были оба с левой ноги… Тут я не выдержал, а шпага как раз была в руке. Бац! — и готово.

— Но я не вижу законного повода для казни, Бисмарк.