Слово товарищу Сталину

В качестве третьей из новейших форм классовой борьбы я назвал бы целеустремленное отщепление партии от рабочего класса, противопоставление рабочего класса партии, его дробление и разобщение вплоть до утраты им адекватного самосознания и своего общественного лица. Шахтерские забастовки 1989 года и поведение профсоюзов в дальнейшем — наглядный тому пример.

Вы видите, что рассмотрение сегодня решений XX–XXII съездов о «культе личности» окрашивается мрачными тонами буржуазно-бюрократической контрреволюции рубежа XX–XXI веков. Догадывались ли, знали ли мы о ее возможности задолго до того, как она на нас обрушилась? Несомненно. «Мы не знаем, — писал Ленин 6 октября 1917 года, то есть в канун успешного восстания, — победим ли мы завтра или немного позже… Мы не знаем, как скоро после нашей победы придет революция на Западе. Мы не знаем, не будет ли еще временных периодов реакции и победы контрреволюции после нашей победы, — невозможного в этом ничего нет (подчеркнуто мной. —

Авт.), — и потому мы построим, когда победим, «тройную линию окопов» против такой возможности» (ПСС. Т. 34. С. 374). Такой «тройной линии окопов» у партии, которая не пересмотрела поспешные хрущевские заявления об «окончательной» победе социализма (XXI съезд) и об отмене диктатуры пролетариата (XXII съезд), увы, не оказалось.

В июне 1925 года слушатели Свердловского университета спросили Сталина о возможности нашего перерождения в условиях временной стабилизации мировой капиталистической системы. Сталин ответил на этот вопрос утвердительно и указал на три опасности, существующие и вне связи со стабилизацией:

«а) опасность потери социалистической перспективы в деле строительства нашей страны и связанное с этим ликвидаторство;

б) опасность потери международной революционной перспективы и связанный с этим национализм;

в) опасность падения партийного руководства и связанная с этим возможность превращения партии в придаток государственного аппарата» (Соч. Т. 7. С. 164).

Смею утверждать, что все эти опасности были реализованы в 1985–1991 годах. Из-за нехватки времени я опускаю более подробный анализ, данный в Досье «Гласности», и обращаю ваше внимание на № 10 за текущий год.

Теперь несколько слов о поведении Сталина в начале Великой Отечественной войны.

Знал ли Сталин о неизбежности и времени фашистского нападения на СССР? Да, знал.

Верил ли он Гитлеру? Нет, не верил.

Принимал ли необходимые меры по укреплению обороноспособности страны? Да, принимал. 5 мая 1941 года на встрече с выпускниками военных академий Сталин, по сути, прямым текстом предупредил, что советским воинам надлежит похоронить миф о «непобедимости» германской армии (см.: Новое время. 1991. № 19. С. 37–38). Вместе с тем он считал, что Красная Армия в материально-техническом отношении будет в состоянии нанести поражение врагу только через полтора года. Это, кстати, поразительно подтвердилось на примере Сталинградской операции. 7 ноября 1941 года в осажденной Москве Сталин обещает решающий поворот через «несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик» (Соч. Т. 15. С. 85), а через год, 19 ноября 1942-го, начинается знаменитое наступление Донского фронта во главе с К. К. Рокоссовским.

Веет притворством за версту от попыток взвалить на Сталина вину за взлом фашистами нашей линии обороны на рассвете 22 июня 1941 года. Дело в том, что он в рамках своей компетенции «не занимался непосредственно оперативно-тактическими вопросами вооруженных сил, никогда не инспектировал войска, не проверял их боеготовность, полностью полагаясь в этом деле на наркомат обороны…». Не его вина, что НКО (С. К. Тимошенко) не контролировал должным образом исполнение ускоренных мероприятий по повышению боеспособности войск на западной границе, в том числе распоряжения Генерального штаба (Г. К. Жуков) от 18-го и собственного приказа от 19 июня о приведении войск в боевую готовность. По мнению адмирала флота СССР Кузнецова Н.Г., поведение которого в момент агрессии явилось образцовым, «И. В. Сталин представлял боевую готовность наших вооруженных сил более высокой, чем она была на самом деле. Совершенно точно зная количество новейших самолетов, дислоцированных по его приказу на пограничных аэродромах, он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут взлететь в воздух и дать надежный отпор врагу. И был просто ошеломлен известием, что наши самолеты не успели подняться в воздух, а погибли прямо на аэродромах» (см.: Война и мы. Кн. I. М., 2000. С. 677). Преступной халатностью тогда «прославился» командующий Западным особым военным округом Д. Г. Павлов.