Случайно

И вот Ева сидит на крыльце брошенного дома с газетой под мышкой. Крыльцо жалобно поскрипывает. Наверное, подгнило. Интересно, это его дом? Она не знала. Да какая разница? Она посмотрела на горы. Там в ночной тьме на фоне хребта, четко выписанные в лунном свете, возникли все Евы, в которых она могла превратиться на протяжении жизни. Они все взялись за руки и закружились в шотландском танце, высоко подкидывая ноги. Одна была Ева-американка. У нее была идеальная кожа, она удачно вышла замуж. Жила она в доме, на крыльце которого сейчас сидела Ева, со своими детьми, все — мальчишки, и мужем, владельцем конюшни; это их прекрасные лошади паслись на сказочных полях. Рядом с ней выплясывала другая Ева — американка, истинная ковбойша, она так и не вышла замуж и была сама себе хозяйка. Загорелая, пышущая здоровьем, словно золоченая статуэтка, он работала на ферме и разводила красавцев-чистокровок. Руки у нее были рабочие, сильные. Она знала, как содержать лошадей и как их объезжать. Следующая была Ева почти как настоящая, с одной разницей: ее мама не умерла в сорок лет. Эта Ева была счастлива. Она словно излучала свет. Рядом была Ева, которая так и жила с Адамом Беренски. Лицо-маска. Рядом Ева, которая не встретила в своей жизни Адама Беренски. Это было непостижимо. Ева не могла представить, какова эта Ева. Дальше пошло легче — Ева, ставшая стюардессой, о чем она мечтала лет с восьми. Такая стильная, четкая. Ее пиджак а-ля шестидесятые был застегнут на все пуговицы.

Рядом с ней — снова Ева почти как реальная, но с той разницей, что эта Ева заботливо застегнула на все пуговицы курточку Астрид, прежде чем отпустить ее в большой мир, в дождь и снег, и ощутила простую, истинную любовь, такую, от которой испытываешь не страх, а огромное счастье.

Шеренга «Ев» растянулась вдоль всего чернеющего хребта. Они помахали Еве в той же манере, что и ее умершие родители, и продолжали беззаботно потрясывать каблуками и танцевать, словно человек мог в любой момент своей жизни взять, передумать и поменять свою судьбу.

Ева потрясла головой. Ей снова вспомнился мужчина в черном мешке, лицо которого было воспроизведено с помощью мельчайших чернильных точек, отпечатано в миллионах копий и разослано по всему миру, одна из них торчит сейчас у нее под мышкой, уже макулатура. Она подумала об ухмыляющейся девушке — рядовой. Вспомнила ее глаза-щелочки, омерзительный жест, палец, торчащий вверх. Ведь ее глаза были изображены теми же самыми чернилами с помощью таких же малюсеньких точек, что и глаза мертвеца. От мертвых не жди неприятностей. Мертвые, как ни крути, в шоколаде. Ева начинала больше скорбеть о живых.

Так что же, был ли смысл сидеть вот так на пороге брошенного дома, на шесте перед которым гордо болтается оборванный флажок? Может, это даже не дом ее отца. Ну допустим; а вздумай она проникнуть внутрь, интересно, нашлось бы там что-то ценное для нее или хоть для одного человека в мире? Конечно, она имеет в виду нечто более значимое, чем старый замызганный кофейник, который поленились отмыть, или оставленная в раковине чашка с темным ободком от кофе, из которой уехавший неизвестно куда человек пил перед дорогой.

Чего она вообще ожидала от своего путешествия? Может, она представляла себе сцену из незатейливого «семейного» романа — когда она приблизится к дому своего отца, он вдруг весь засияет огнями, словно гигантская настольная лампа, прорвав темноту ночи и осветив всю округу, дверь его распахнется словно сама по себе, а пока она будет идти вдоль дорожки, розовые кусты будут кланяться ей и протягивать ей ветви с лучшими цветками? Что есть счастье, что есть конец? Что есть хэппи-энд? Она отказывала себе в настоящем счастье и не желала видеть истинного завершения, страшно сказать, годами, до того самого момента, когда открыла дверь своего опустошенного дома, где не осталось ни шкафчика, ни картинки на стене, сплошь голые комнаты — ни следа ее пребывания, ни единого повода для Евы Смарт удостовериться в том, что она здесь жила, что она вообще живет на этом свете.

Она ясно видела своих детей, словно глядела на них с огромной высоты, превратившись в одного из этих черных воронов Большого Каньона и летая прямо над ними. С высоты она видела, что они как будто движутся по разным дорогам разных карт, а карты эти представляют собой графические схемы, схожие со схемами в указателе «Хайуэй коуд»,[75] на которых показаны точки пересечения всех автодорог. Сотни таких перекрестков и всевозможные пути к другим перекресткам стелились перед обоими словно гигантская сеть ярко светящихся хромосом. И как только Майкл или Астрид подходили к очередному перекрестку и выбирали новый вектор движения, целые матричные поля под их ногами погружались во тьму. Но что плохо — эти «карты» были из бумаги. Причем бумаги тонкой, газетной, словно прикрывающей первобытную охотничью ловушку, ямой в милю глубиной. И в любую секунду, стоило ее мальчику или девочке не рассчитать силу прыжка или просто оступиться, карта могла порваться или смяться, или сорваться и улететь прочь…