Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке

Электричка трясется на стыках, как бричка. В срок стремится успеть, долететь электричка. Через ливень, сквозь зелень и высверки дач мчится к солнцу навстречу залогом удач. Я трясусь в такт её нескончаемой тряске, я влеченью сейчас отдаюсь без опаски, я спешу на свиданье с надеждой своей, мой полет все быстрый, встречный ветер сильней. Заоконная зелень сочней, зеленее... Неужели я тоже сейчас молодею? Далеко позади шум и гомон вокзала. Три часа ожиданья - это много иль мало?

Скорость въелась в меня, как дурная привычка. Вспыхнуть жарко стремится последняя спичка. Сигаретка бикфордно чадит-догорает. Расставаться со мною рассвет не желает. Набирает свою светоносную силу, чтоб взбодрить приуставших, болезных и сирых. Полустанки минуя, летим оперенно. Вон калека неспешно бредет по перрону. Он, наверно, забыл, как томиться и мчаться, повязали его добротой домочадцы, чувство скорости жизнь беспощадно украла... Три часа ожиданья - это много иль мало?

Может, жизнь моя вся до сих пор ожиданье, с каждой новой весной прежних чувств оживанье, ожиданье любви, ожиданье удачи, и я жить не могу, не умею иначе. Ветром новых поездок лицо ожигаю, ожидаю свершенья, опять ожидаю. Все мы, люди, комочки разбуженной плоти, в бесконечном полете, во вседневной заботе. Воплощая мечты, говоря торопливо, мы в любви объясняемся нетерпеливо. Почему ты в ответ до сих пор не сказала, три часа ожиданья это много иль мало?

СОН ВО СНЕ

Ночная тишина глуха, как вата, лишь изредка её перерезает далёкий свист больших электровозов, ножом консервным вспарывая сон. Я в комнате один, в привычном кресле устало разместилось тело, снова умчались мысли в дальние пределы, где можно пробежаться босиком. За окнами накрапывает тихо осенний дождик, ветер рукоплещет вовсю шальными ветками деревьев, роняя побуревшую листву. А в памяти моей не меркнет солнце, лежит спокойно гладь пруда Святого, где лилия белеет невесомо... Я к ней спешу подплыть, слегка коснуться, чтоб осознать, что все это не сон. Веселый воздух резво и покато скользит по свежевымытым плечам. Свет солнечный струится, как из лейки, двоится зренье, и тебя я вижу всю в ореоле радуги цветной.

Ты проплываешь, юная русалка, струится водопад волос неслышно, слова твои крадет гуляка-ветер и только эхо вторит, искажая сиюминутный смысл всевечных фраз. Давно пора мне в комнату вернуться, отставить кресло в сторону и тут же тебе по телефону позвонить. Но сон во сне, как неотвязный призрак, как мириады разноцветных радуг, слепит и снова смешивает зренье.

Я пробужденья жду. Далекий свист ночных электровозов убеждает, что не остановима жизнь, что нужно инерцию движенья сохранять. А, может, память этому порука и сон не просто отдых, дань покою, а тот же бег в немой стране мечты?..

РАЗГОВОР

А. Б.

За окном то таял снег, то стужа леденила робкие сердца... Разговор сворачивал на мужа, и обидам не было конца. Был он - третий - как бы осязаем, виноватый взгляд, хоть та же стать... Что-то все мы недопонимаем, как бы ни старались понимать. Протестуем против обезлички, полыхаем праведным огнём... Дался ж нам твой давешний обидчик, что ж мы всё о нём, о нём, о нём?

Даже если вынута заноза, остается след былых заноз. Ясности б - тепла или мороза... Как невыносимо, если врозь. Что же я-то сопереживаю или тоже в чем-то виноват; ваши тени взглядом провожаю и не знаю, как зазвать назад. У несчастных что-то вроде касты, вот и ворошим житье-бытье. Есть, конечно, верное лекарство, и оно зовется забытье.

Только ничего не забываем. Каждая обида на счету. Вот он - третий даже осязаем, несмотря на полную тщету. Может быть, он видит наши лица, что пылают праведным огнем... Разговор наш длится, длится, длится, а ведь каждый, в общем, о своем. У него, наверно, сын родится, вот тогда не будем о былом.

ЗОЛА

Чего мне ждать? На что надеяться? На то, что, может быть, поймут? И перепеленают сердце, и выбросят обиды жгут? Всё время - деньги, деньги, деньги! - а я, как нищий на углу, устал молиться и тетенькать, и дуть на чувств своих золу.

Из пепла не возникнет пламя, из безысходности - любовь, и только память, только память ещё мою согреет кровь. Когда чредой пройдут виденья, я оценю ли грёз размах? Души не меряны владенья, и я здесь подлинный монарх. Хочу - люблю, хочу - караю, и в сновиденческом огне не к раю, к дедовскому краю хотелось быть поближе мне. Чтобы из мглы вечерней свита и предзакатного огня, всех этих грешных духов свита не ополчилась на меня.

О, да не буду близким в тягость, уйду, пока не надоел, навеки в край, где плещет радость за установленный предел. На то нам и дается слово, чтоб светом выхватить из мглы две-три щербатинки былого, и не разворошить золы.

ЛЮБОВЬ В НАРУЧНИКАХ, ИЛИ ДЕВОЧКА НА ШАРЕ

"Вадим имел несчастную душу, над которой иногда единая мысль могла приобрести неограниченную власть. Он должен бы был родиться всемогущим или вовсе не родиться". М. Ю. Лермонтов