Случайному гостю

— Обсервация[145], — отозвалась от стола бабушка вслед им. Непослушный на ходу ловко отсалютовал ей беретом, украшенным огрызком пера. — Добрый путь, — кивнула бабушка, — добрый путь, малюк.

— Как это «забыть»? — переспросил я у старых сестер. — В смысле, не думать?

В наших окнах пошёл снег, с улицы, с темного неба, из ночи: но в кухне было тепло по-прежнему и пахло яблоками «Кино французское, — подумал я и посмотрел на кузин. — Как они такое могут?».

— В смысле — не помнить, — ответила Сусанна, ловко уничтожив чёрный окурок в переполненной пепельнице. — Память, Лесик, вообще воровка, а память о боли, она крадёт наши дни и… и красоту. Боль — некрасивая… Надо забыть боль.

— Может, как-то можно миновать её, — осведомился я, — потерять?

— Миновать боль невозможне, говорили уже, — мягко, словно в дни моих болезней, сказала бабушка, — то дорога для Злего[146]. Явление на свет есть боль, — продолжила она, — и дальше… нет ниц без боли абсолютно, даже обретенья. Она вздохнула, а Сусанна отвернулась к мятущимся «фиранкам» и снегу в окне, плечи её дрогнули.

— То привкус от тего яблонка… горечь, и познанье, и потери… Потери придут, они есть боль, от них память и потом… — сказала бабушка хрипло, — и после… Но я говорю как Эмма… — оборвала себя она. — Рассказывала тебе о ней, должен помнить?

Бабушка перевернула кофейную чашку вверх дном на блюдце, огладила скатерть и подытожила:

— Такое…

— Какое это такое? — спросил я чувствуя неприятный холодок в желудке. — Чего вы меня пугаете своей болью и потерями, ведь Рождество. Детям дают по… по… по… подарки!

И я наконец-то заплакал. Перевёрнутая кофейная чашка треснула.

Разбросав стулья в разные стороны, обе бабушки — и родная и троюродная, ринулись ко мне — контурные голландки с матросами, мельтеша синими чёрточками, разбежались по углам как тараканы…

— Не слушай те страхи, — обхватила меня руками пахнущая театром и дымом, Сусанна, — не слушай. К тебе то отношения не имеет. Ты есть чудесное дитя! То бабушки твоей псыхоз от малых лет — она рыдала и как волан погубила од бадминтона, ешче было горе, как я ей разодрала пелеринку! О! Реальная утрата.

— Я не верю что она была когда-то маленькой, — прохлюпал я, — и с бадминтоном. Я её помню старой, всегда. Без пелеринки.

— Но есть доказательства, — улыбнулась откуда-то сверху бабушка и меня окутал аромат табака и «Быть может», — ты видел немало — зде… фотографии тебе показывала и другое видел также.

— Глаза вечно врут, — капризно сообщил я и всхлипнул. Кузина Сусанна, щёлкнув коленями, встала. — А я про жёлудь как-то и позабыла, — буркнула она себе под нос.

— Но не горюй так, пустое дело слёзы, — приподняла мой подбородок бабушка. — Все ведь живы, правда? — сказала она и пригладила мне волосы. — И конечности на местах.

— У меня болит спина! — пожаловался я, слёзы подсыхали и страх миновал. — И ноги мёрзнут. Сильно.

— Но Лесик, мысли иначе. Как фантаста з талантой, — ответила бабушка и обтёрла мне лицо платочком. — То ты повстречал в поле Злего — и тебе остался синяк и развалились тапки?! Люкс! Скондз те слёзы? Не будь смутный — свенто йдёт!

— Вы поедете на бал? — спросил я у бабушки, в ответ она кашлянула, извлекла откуда-то коробок спичек и задумчиво им потарахтела.

Сусанна, мелкими шажками пробирающаяся к двери, споткнулась о невидимую стену. Она обернулась и рот её сложился буквой «о».

— На бал? — спросила она. — Ты на бал? А я?

— Спокуй, — смешливо заметила бабушка, — успокойся, а то будет тиснение…

— Хоть и катар! — выпалила Сусанна. — Как ты мне не сказала?

— Но хотела сделать сурпрызу, — нехотя созналась бабушка. — Приятную. Так тут наш болтливый лыцар нашкодил, балаболка.

— Я, бабушка, знаю кто нашкодил и где — только не скажу. Вам не скажу, — разобиделся я, — чего это я терплю грубости? Мало что без тапок, ещё и…

— Глупства завершились? — не очень-то вежливо осведомилась бабушка. — Или хочешь разбить что-то опять? Дам тебе тот кувшин.

Я отвернулся.

— В кармане той одежды, грязной, его, — проговорила бабушка и указала Сусанне на груду моих вещей, изодранных на Окольницком шляхе. — Твоя сченстлива бланка, Зуза. Допуск бальный. Поспешай тылко.

Сусанна, поскрипывая каблукатыми туфлями, ринулась к стулу. Расшвыряв в разные стороны обрывки рубашки и ни на что не похожие носки, она вытащила из кармана штанов потертую карту — шестёрку посохов. Брюки свалились на пол. Сусанна, посреди грязной одежды и разворошённой кухни, заломив руки словно дева в белом, нахально смывшаяся с гобелена, пропищала:

— Штепы! Сченстливое возвращение! Какая радость!

И зачем-то зыркнула вниз, себе под ноги.

Бабушка во все глаза разглядывала сестру и улыбалась. Сусанна произвела некое движение, поправила парик и стукнула одним жёлтым каблуком о другой, после чего посмотрела вверх.

— Она ждёт, что на неё свалится домик, — спросил я, — с Тотошкой? Ну и кто тут псих?

— Цихо! Ша! Опьять то поганое слово? — взволнованно буркнула бабушка. — Но не мешай мне смотреть.