Случайные попутчики

За покрытым коричневой штукатуркой углом дома послышался перестук теннисных мячей. На первом этаже забили часы, и Бруно вернулся в комнату, чтобы не знать, сколько времени. Он любил, когда получалось ненароком взглянуть на циферблат ближе к вечеру и выяснить, что час более поздний, чем он думал. Если письма от Гая не принесут с полуденной доставкой, подумал он, можно успеть на поезд в Сан-Франциско. С другой стороны, в воспоминаниях о последнем посещении Сан-Франциско было мало приятного. Уилсон притащил в гостиницу пару каких-то итальянцев, и Бруно выставили на обед и несколько бутылок хлебной водки. Гости звонили в Чикаго по его телефону. Гостиница включила в счет два разговора с Меткафом, но второго он хоть убей не помнил. Наконец в последний день ему не хватило двадцати долларов оплатить счет. Чековый книжки у него не было, и тогда из этой гостиницы, считающейся лучшей в городе, ему не разрешили вынести чемодан, пока мама не перевела деньги телеграфом. Нет, в Сан-Франциско он не поедет.

— Чарли? — позвала бабушка высоким мелодичным голосом.

Он увидел, как повернулась резная дверная ручка, инстинктивно бросился к вырезкам на постели, но вместо этого сделал круг и нырнул в ванную, где сыпанул в рот зубного порошка. Бабушка чуяла запах спиртного не хуже тоскующего по выпивке старателя где-нибудь на Клондайке.

— Ты не хочешь со мной позавтракать? — спросила она.

Он вышел, приглаживая волосы расческой.

— Ой, как ты вырядился!

Маленькая старушка повернулась перед ним на нетвердых ногах, как манекенщица, и Бруно расплылся в улыбке. Ему понравилось платье из черных кружев поверх розового атласа.

— Напоминает один из этих балкончиков.

— Спасибо, Чарли. После завтрака я собираюсь в город. Я думала, может быть, ты захочешь со мной поехать.

— Может быть. Да, захочу, бабушка, — сказал он добродушно.

— Так это ты, оказывается, режешь мою «Таймс»! А я-то грешила на прислугу. Последние дни ты, верно, встаешь ни свет ни заря.

— Точно, — согласился Бруно.

— В дни моей юности мы вырезали из газет стихи и наклеивали в альбомы. Чем только мы их не заполняли! Что ты будешь делать с вырезками?

— Ничего, просто хранить.

— Ты не собираешь вырезки в альбомы?

— Не-а.

Она глядела на него, а Бруно хотелось, чтобы на вырезки.

— Какой же ты еще малыш! — Она ущипнула его за щеку. — У тебя только пушок на лице пробивается! Не понимаю, почему твоя мать так о тебе тревожится…

— Она не тревожится.

— …когда тебе всего лишь надо время вырасти. Давай спускайся, позавтракаем вместе. Да, да, прямо так, в пижаме.

На лестнице Бруно взял ее под руку.

— Я быстренько разделаюсь с продуктами, — сказала бабушка, наливая ему кофе, — а затем займемся чем-нибудь интересным. Я думаю, сходим в кино на хорошую картину — с убийством — или в луна-парк. Я уже и забыла, когда последний раз была в луна-парке.

От неожиданности у Бруно глаза полезли на лоб.

— Куда бы ты хотел? Ну, что до кино, то с этим можно решить на месте.

— Я бы хотел в луна-парк, бабушка.

Бруно прекрасно провел время. Он подсаживал и высаживал бабушку из автомобиля, водил по парку, хотя бабушка мало чего могла себе позволить как по части развлечений, так и в еде. Тем не менее они покатались на колесе обозрения. Бруно поведал ей о гигантском колесе в Меткафе, но она не спросила, когда он там побывал.

Когда они вернулись домой, Сэмми Франклин все еще был там — остался пообедать. Обнаружив это, Бруно нахмурился. Он знал, что бабушка жаловала Сэма не больше, чем он, и внезапно преисполнился к ней огромной нежности, потому что она так безропотно мирилась и с Сэмми, и с любым другим ублюдком из тех, кого мама приглашала к ним в гости. Чем, интересно, они с мамой занимались весь день? Сказали, что ходили в кино, смотрели одну из картин, где снимался Сэмми. Кстати, в его комнате его ждет письмо.

Бруно взлетел на второй этаж. Письмо было отправлено из Флориды Он разорвал конверт, причем руки у него дрожали так сильно, как с самого тяжкого похмелья В жизни он так не тосковал по письму, даже в скаутском лагере, когда ждал писем от мамы.

«6 сент.

Дорогой Чарлз.

Я так и не понял, что именно вы хотели мне сообщить, как не понимаю и вашего интереса к моей особе. Я знаю вас крайне поверхностно, однако достаточно, чтобы убедиться: у нас нет ничего общего, способного стать основанием для дружбы. Я вас очень прошу впредь не звонить моей матери и не писать мне.

Благодарю за попытку вернуть мою книгу. Потеря ее не имеет никакого значения.

Гай Хайнс».