Слуга царю...

— Штаб… — хотел было представиться Владимир, но вовремя вспомнил, что здесь, в ином мире, чины и звания далекой Родины ничего никому не скажут, лишь запутав дело.

— Что еще за «шкап»? — недослышав, «Тарас Бульба» еще более нахмурился.

— Зовут меня Владимиром, — поправился Бекбулатов, решив не очень-то козырять своей не совсем славянской княжеской фамилией здесь, где явно недолюбливали крымчаков. — Я русский… Москаль по-вашему… Путешествую вот…

— А занимаешься-то ты чем, путешественник? Говорить или не говорить? Не усугубить бы… А-а-а, будь что будет!..

— Военный человек я, господин казак. Кавалерист. Офицер. Командир эскадрона… Если, конечно, это вам что-то говорит…

Судя по тому, как разительно переменился старый казак, ответ Владимира попал в яблочко. От показной грозности запорожца не осталось и следа. Он тут же заулыбался, показав из-под усов крупные желтоватые зубы с широкой щелью между передними резцами, и хлопнул себя по коленям.

— Вояка, говоришь? Кавалерист?..

* * *

Невезучему от рождения Войцеху повезло первый, возможно, раз в его невезучей жизни: приземлился он после мощного удара дирижабля о землю так удачно, что умудрился при этом не только не сломать себе ногу, ключицу и несколько ребер, как Владимир, но и остаться без единой царапины!

Виновником этого, вернее спасителем, оказался возвышавшийся посреди обширного голого поля огромнейший стог сена, в который поляк, опрокинув все постулаты теории вероятности, очень удачно воткнулся головой, уйдя в рыхлое нутро по самые щиколотки и счастливо избежав при этом поддерживающего все сооружение острого центрального кола, разорвавшего, впрочем, в двух местах его видавший виды мундир со споротыми от греха подальше петлицами и погонами, зафиксировав его таким образом в вертикальном положении намертво.

Так и пришлось бы экс-рядовому караульной роты торчать вниз головой в теплой пахучей сердцевине стога до весны, не имея возможности пошевелить ни одной из конечностей и скрашивая досуг лишь общением с полевыми мышами, которых в стогу обитало неисчислимое множество, не поинтересуйся Бекбулатов, после беседы с куренным атаманом Голопупенко изрядно прибавивший в статусе, судьбой своего попутчика.

Естественно, увидеть живым нечаянного товарища штаб-ротмистр и не надеялся: слишком ему были памятны фатальная невезучесть и общая неприспособленность к жизни рядового Пшимановского. Направляло действия Владимира одно лишь христианское милосердие, желание похоронить несчастливого поляка по-человечески, не оставить на растерзание воронам и хищникам…

Тем больше была его радость, когда после нескольких часов отсутствия посланная Голопупенко «похоронная команда» в лице все тех же уже знакомых нам Грицка Безхалупко и Опанаса Щура вернулась в сопровождении живого и здорового, разве что малость обалдевшего от всех перипетий минувшего дня Войцеха, напоминавшего, правда, огородное пугало: мыши успели превратить его шинельку на рыбьем меху и мундир в некое подобие рыболовной сети, из прорех которой обильно торчало сено. На голове страдальца, еще более усиливая его сходство с чучелом, возвышалась огромная папаха сердобольного Опанаса, одолженная взамен утерянной, видимо навсегда, форменной фуражки…

* * *

— Цего пригорюнились, пан есаул? — вырвал Владимира из невеселых раздумий Войцех Пшимановский, уставший, видно, корябать пером по бумаге. — Как это по-русски?.. Похмелка?

«А ведь поляк преуспевает в изучении русского более чем некоторые — в польском…» — отметил про себя экс-жандарм.

Увы, к причине хандры, накатившей сегодня с утра на бывшего штаб-ротмистра, похмелье (хотя выпито и съедено на вчерашней вечеринке у атамана по обычаю было немало) не имело ровно никакого касательства. Бекбулатова мучила иная болезнь, к физическим страданиям не имевшая ровно никакого отношения. Звалась она красиво и печально: ностальгия…

Князь оторвался от созерцания сверкающего под косыми солнечными лучами девственно-чистого сугроба под окном, поднялся со стула и, сложив на груди руки, прошелся по комнате, привычно припадая на ногу, покалеченную при памятном приземлении «Александра Ягеллончика», хотя освобожденная третьего дня от лубков местным эскулапом Корневичем конечность почти не болела.

— Не есаул, пан историк, а куренной старшина, что по табели о рангах соответствует подполковнику…

— По какой, позвольте, «табели»? — живо заинтересовался «пан историк» по-немецки, то есть на языке обычного их с Владимиром общения, откладывая перо и привычно протирая засаленным рукавом мутные стеклышки очков.

— Не важно, Войцех, не важно… — вздохнул Владимир, подтягивая цепочку настенных часов-ходиков. Просвещением любознательного товарища заниматься ему сегодня почему-то не хотелось.

— Да вы совсем не в форме сегодня! — всполошился Пшимановский, проворно выскакивая из-за стола. — Ганнуся! Ганнусенька!.. Сейчас мигом поправим ваше здоровье…

Бекбулатов же только пожал плечами и, накинув на плечи овчинный тулупчик, как был, без шапки, вышел во двор, прикрывая глаза ладонью от совсем по-весеннему яркого солнышка.