Слушайте песню перьев

В первые же два месяца после приезда на родину Станислава разобралась в политической обстановке и поняла, что происходит вокруг. Демократия в 1938 году была такой же сказкой, как и тогда, в 1906-м. Та революция, которой она отдала сердце свое, произошла только на востоке, в России. А Польша, вырвавшись из хищных лап романовского орла, попала в когти санации[*]. Санация восстановила поляков против русских. Пилсудский привел страну на грань смерти. Чего он добился? Того, что происходит сейчас в Варшаве, в Радоме, в Кельце… на всей земле польской. Как это чудовищно и бессмысленно!

Перед глазами ее встал сын, такой, каким она видела его в последний раз, — высокий, сильный, уверенный в себе. У него тонкие кисти рук, как у отца. И такая же гордая отцовская походка. Она ловила сходство с Высоким Орлом в каждом его жесте, в повороте головы, в звуках голоса.

Когда на улицах Кельце начался черный шабаш, она сказала ему: «Укройся у своих новых друзей. Тебе сейчас опасно быть в отеле. Старайся меньше показываться на улицах».

Что с ним? «Кажется, в почтовом отделении, куда его устроили работать, у него появились хорошие друзья. И он тоже разбирается в обстановке, мои беседы, мои слова не проходили мимо его ушей…

«Мне уже пятьдесят шесть, — думала она. — Ни Танто, ни Тинагет, ни Сат-Ок ни разу не огорчили меня. Они выросли настоящими людьми. Я спокойна. Я уже могу жить воспоминаниями о прошлой жизни и немного мечтать о будущем. Я могу опереться на то, что было. Я не даром жила на земле».

○

Второй допрос состоялся через неделю.

Снова полутемные коридоры, двери, металлические шаги конвоира, ожидание в пустой приемной.

И опять за столом те двое — пожилой и светловолосый. А на столе — ружья в чехлах и чемодан с патронами и порохом.

Она стоит перед гестаповцами, как стояла тогда, в Варшаве, перед судьями, — прямая, собранная, спокойная. Это дается трудно. Чувствуется тяжесть лет. Но былая выдержка не покидает ее. Ей нечего бояться этих людей.

Светловолосый встает и вынимает из чехла одно из ружей. Точными движениями собирает его — присоединяет стволы к ложу, ставит на место цевье. Ударяет по нему ладонью снизу. Сухо щелкает замок.

— Для кого было предназначено это оружие?

— Эти ружья я купила своему мужу и сыну.

— Кто ваш муж? — спрашивает пожилой.

— Охотник.

— Весьма романтичная и редкая в наше время профессия. Где он сейчас?

— На северо-западе Канады.

Младший кладет ружье на стол, поглаживает его рукой. Наверное, он тоже охотник и знает цену хорошему оружию. Пальцы его так любовно пробегают по гравировке замков!

— Он занимается только охотой?

— Нет. Он… он административный работник.

К чему знать им о Высоком Орле?

— Разве в Канаде нельзя приобрести хорошие охотничьи ружья?

— Это подарок. Мой муж давно мечтал о бельгийской двустволке.

Светловолосый резко хлопает ладонью по столу.

— Хватит сказок! Для чего ты приехала из Канады в Польшу?

— Я приехала на родину, которой не видела тридцать лет. Разве это запрещено?

— Для кого ты покупала ружья?

— Я уже сказала: это подарок мужу и сыну.

— Почему ты не подчинилась приказу и не сдала их в комендатуру? Ты читала приказ военного коменданта?

— Да. Но я должна была выехать из Польши четырнадцатого сентября.

— Вы должны были выехать из Польши через Гдыню в Монреаль, так? — спрашивает старший.

— Да. Билеты на пароход я купила еще в августе. Они в паспорте. Паспорт у меня отобрали при аресте ваши люди.

— Каким пароходом ты должна была выехать? — сверлит ее глазами младший.

— Пароходом «Экспресс», канадской линии.

— Где твой сын?

— Я не знаю, где он.

— Что он делал в Кельце?

— Он работал в центральном почтовом отделении на сортировке писем.

— Ты знаешь, где он!

— Нет. Может быть, его тоже… арестовали.

— Мы это выясним.

— Так для кого же ты покупала эти ружья? — снова спрашивает младший.

— Я уже вам ответила. И я протестую. По какому праву вы задержали меня? Я — канадская подданная…

— Хватит! — оборвал ее младший. — Вернер — в камеру!

○

Потянулись долгие дни.

Куда-то увезли женщин, с которыми она познакомилась после первого допроса. Их места заняли новые. Потом и эти куда-то исчезли. Дни сменялись ночами, ночи переходили в тусклые рассветы и в такие же тусклые дни. Иногда кто-нибудь из новых спрашивал, как она попала сюда, она коротко отвечала, и этим кончалось знакомство. Сменялись перед глазами люди, сменялись охранники, приносившие скудную пищу, и только стены камеры оставались неизменными.

Станислава много спала. Она была немолода, и хотя годы бережно отнеслись к ее внешности, однако давно уже наступило то время, когда организм начинал требовать все больше внимания к себе, все меньше давая взамен.

Прошлое вставало теперь перед ней так ярко, как никогда. Воспоминания были тяжелы и сильны.

Во сне она видела острые стены аляскинских каньонов, гигантские осыпи, угрюмые леса в распадках и над всем этим — ровный, сверкающий вечными снегами треугольник горы Святого Ильи.

Белая лента схваченной морозом реки Макензи. Ни огонька, ни строения, ни деревца. Лишь бесконечная, уходящая за горизонт гладь, брызжущая синими лунными искрами.