Слушающие

Они приземлились в аэропорту, маленький мальчик и женщина с черными глазами и смуглой кожей, а поскольку это был небольшой аэропорт, шли от самолета к залу ожидания пешком, женщина - с энтузиазмом, таща за собой мальчика, а тот неохотно, дергая ее за руку. А потом рядом оказался высокий мужчина и обнял женщину; он стиснул ее и поцеловал, говоря, как рад ее возвращению и как он тосковал без нее. Потом он присел перед мальчиком и попытался обнять и его, но мальчик отпрянул, качая головой. Мужчина протянул к нему руки.

- Добро пожаловать домой, Бобби.

- Я не хотел возвращаться домой, - сказал мальчик. - Хотел, чтобы мы так и путешествовали, madre и я, только мы двое, навсегда.

Макдональд покачал головой.

- Это не мой дом. Я покинул его двадцать лет назад, когда мне было всего десять, и не был здесь с тех пор. Сейчас я приехал только потому, что ты послал телеграмму.

Уайт опустил руку.

- Я боялся, что ты не приедешь, просто узнав о смерти отца.

Макдональд взглянул на стол и пустое кресло с подлокотниками, вытертыми за десятилетия локтями и ладонями.

- Почему он должен больше значить для меня после смерти, чем при жизни?

- За что ты его ненавидишь, Бобби? - спросил Ольсен.

Макдональд покачал головой, словно пытаясь отогнать давние воспоминания.

- Я не ненавидел его. Видит Бог, у меня было достаточно фрейдовских причин для ненависти... достаточно психоаналитических исследований, чтобы определить свои комплексы и жить с ними... но здесь было нечто большее: я нуждался в отце, а он был занят. У меня никогда не было отца, а была только мать, которая его обожествляла, и между ними не оставалось места для маленького мальчика,

- Он любил тебя, Бобби, - сказал Ольсен. В глазах старика стояли слезы.

Макдональд хотел, чтобы его перестали называть "Бобби", однако знал, что никогда не сумеет сказать им об этом.

- Он любил и мою мать. Но для нее тоже не было места, потому что больше всего он любил то, что делал. Только здесь он жил, и она это знала, и он об этом знал, да и все остальные тоже. Да, он был великим человеком, это несомненно, а великие люди жертвуют всем ради своего призвания. Но как чувствуют себя те, кем жертвуют? Он был хорошим человеком, знал, как плохо приходится мне и матери, и не мог этого вынести. Он пытался как-то компенсировать это нам, но не знал, как.

- Это был гений, - сказал Уайт.

- Гений делает то, что должен, - процитировал Макдональд, - а Талант - то, что может.

- Я как будто услышал твоего отца, - сказал Ольсен, - он часто это повторял.

- Почему ты просил меня вернуться? - спросил Макдональд Уайта.

- Здесь есть вещи твоего отца, - сказал Уайт. - Книги. Он широким жестом указал на полки позади стола. - Все они принадлежали ему, а теперь твои, если ты их хочешь. Есть и другие вещи: бумаги, письма, документы...

- Я не хочу их, - сказал Макдональд. - Все это принадлежит Программе, а не мне. Для меня у него не было ничего.

- Все, что здесь есть? - спросил Уайт.

- Все. Но ведь не для этого же ты просил меня вернуться.

- Я думал, может, ты помиришься со своим отцом, - ответил Уайт. - Я, например, помирился со своим. Двадцать лет назад. Он наконец понял, что я не собираюсь становиться тем, кем он хотел меня видеть, что я не могу смотреть его сон, а я понял, что так или иначе, а он любит меня. Вот я и сказал ему это.

Макдональд вновь посмотрел на кресло и заморгал.

- Мой отец умер.

- Но ты-то жив, - напомнил Уайт. - Ты можешь помириться с ним хотя бы в воспоминаниях.

Макдональд пожал плечами.

- И не для этого ты меня приглашал. Что я для тебя значу?

Уайт беспомощно развел руками.

- Ты важен для нас всех. Понимаешь, все мы любили Мака и потому любим его сына и хотим, чтобы этот сын тоже любил своего отца.

* Оуэн Мередит. "Последние слова впечатлительного посредственного поэта".

- Все для Мака, - буркнул Макдональд. - А сын Мака хочет, чтобы его любили ради него самого.

- Но прежде всего, - сказал Уайт, - я хотел предложить тебе должность в Программе.

- Какую должность?

Уайт пожал плечами.

- Какую угодно. Эту, если ты ее примешь. - Он указал на кресло за столом. - Мне было бы приятно увидеть тебя в этом кресле.

- А как же ты?

- Вернусь к тому, чем занимался, прежде чем Мак назначил меня директором, - к работе на компьютере. Хотя Маку было почти восемьдесят и официально он вышел на пенсию, я никогда не чувствовал себя директором, пока он был с нами. Только несколько дней нйзад я вдруг понял, что это я отвечаю за все, что это я директор.

- Не было случая, чтобы Мак вмешался, - вставил Ольсен. Вообще-то после смерти твоей матери и твоего отъезда в школу он был сам не свой. Он изменился, словно потерял ко всему интерес, и лишь потому оставался на ходу, что был частицей этой машины и шел, когда шла она. После выдвижения Джона Маку словно полегчало, но он никогда не вмешивался, даже почти не говорил, разве что кто-то просил его помощи.

Уайт улыбнулся.

- Все это правда. Но он был с нами, и ни у кого никогда не возникало сомнений, кто здесь директор. Мак был Программой, а Программа была им. А теперь это должна быть Программа без Мака.