Служанка двух господ

Конечно, можно было бы поднажать, собраться, сдать экзамены, отправить ребенка к моим родителям, защититься после мужа и не так блестяще. Что у меня сейчас осталось от былого блеска? Да и Ираида вряд ли была бы столь непреклонна, как я себе воображала. Но я струсила. Но сначала попробовала переложить ответственность на мужа. Рассказала ему о предстоящем событии и внимательно посмотрела в глаза — ждала реакции. Реакция была. Несколько секунд прошло в недоумении, потом в глазах заплескалось понимание, и сразу же все затопил страх. Я не могла допустить, чтобы мой муж оказался слабым и трусливым, он должен был стать рыцарем без страха и упрека, недостижимым идеалом, к которому я так старалась приблизиться. Утром я посетила платную клинику — тогда в Москве только начали открываться платные клиники, где быстро и безболезненно избавляли от нежелательной беременности, — а вечером сказала мужу, что ошиблась. Он облегченно вздохнул и погладил меня по голове. И с тех пор стал очень осторожен в интимных контактах. Я никому ничего не рассказала: ни маме — знала, что отругает, ни подруге — повертит пальцем у виска, ни Генке — стыдно было. И выходит, что сегодня я рассказала в первый раз — почти незнакомому человеку. А потом — расплакалась. А потом — простила себя. Странно не то, что простила, — в конце концов, прощение необходимо для дальнейшей жизни. Если хочешь все время каяться — иди в монастырь. Но и там повседневная нужда довольно скоро выгонит из храма в поле, где и небо синее, и птички поют, и нужно работать. Странно, что простила после того, как назвала себя убийцей. И не просто назвала, но и приняла это звание. Словно то, что я, кроме всего прочего, еще и убийца, совершенно в порядке вещей. Недостающая деталь в моем образе. Я сделала операцию не потому, что у меня были вредная свекровь и трусливый муж, а потому, что в картине мира, которую я себе тогда нарисовала, у меня был один путь — платная клиника. И нужно было не биться головой о стену: «Идти — не идти», а просто нарисовать другую картину. Эта мысль потянула другую, настолько нелепую, что мне захотелось встать и наполнить водой ванну, или пойти на кухню и что-нибудь съесть, или поставить чайник на плиту и приготовить кофе, но я заставила себя остаться в кресле и додумать мысль до конца.

А подумала я, что в той картине мира, которую нарисовал себе маньяк, наверное, тоже нет другого пути, кроме убийства. И испытала странное чувство своего родства с ним. Наши деяния отличались лишь степенью людского порицания: мое — моральный упрек, его — долгое тюремное заключение. Но чем они отличались в принципе? Мысль была неприятная. Могильным холодом повеяло от нее. Словно я переступила какую-то черту, отделяющую меня от других людей. «Не судите» одновременно означает «не прощайте». Поэтому люди чаще всего нарушают именно эту заповедь. А еще я подумала, что, если бы я вместо аборта рассказала о четырех убийствах, Виктор также держал бы мои руки в своих. И протянул бы мне свой носовой платок. Почему-то эта мысль меня грела. И вообще я очень радовалась, что он ни разу за время разговора не вышел из кабинета и не оставил меня наедине с компьютером.

Это соображение вернуло меня к действительности — предстоящей встрече с Лехой. Ну что ж, Лешенька, я сниму свою шапку-невидимку и верну ее тебе.

К встрече я подошла, основательно подготовившись, словно собиралась в экспедицию на Северный полюс: привела в порядок и мысли, и чувства, и одежду, и то, что под ней… А главное — накрепко заперла дверцу с табличкой «Доверие» и ключик спрятала в надежное место. Век ищи — не найдешь.

— Проходи, — сказал Леха, открывая дверь в свою комнату. Он встретил меня на пороге дома, небрежно коснулся губами волос. Попросил не шуметь — матушка спит — и проводил коридором в свои апартаменты, заботливо придерживая за бедра. Я снова очутилась в маленькой, скромно обставленной комнате, и Леха снова усадил меня за обшарпанный стол, прямо напротив компьютера. Намек был ясен, яснее некуда. Но у меня был собственный план. Поэтому я лишь подмигнула компьютеру — не скучай, — достала из сумочки пустую упаковку из-под колготок, смяла ее и залезла с ногами на тахту. Поерзала, стараясь принять наиболее выразительную позу, обильно смочила глаза слюной и уронила бессильную голову на руки.

— Лешенька, что это? — горестно воскликнула я, услышав знакомые шаги. — Ты меня обманываешь! Ты меня совсем не любишь! Ты меня просто используешь! — Мои плечи затряслись от неудержимого плача (хохота).

— Дорогая! — Леха кинулся ко мне через комнату, цепляясь ногами за ковер. — Что случилось?

Я подняла мокрые глаза и разжала руки. На пол упала злосчастная упаковка.

— Что это? — уже требовательно спросила я.

Леха покраснел, смутился — неужели я нечаянно угодила в десятку? — но собрался с силами и очень искренне удивился.

— Не знаю, — подумал немного, — может, это медсестра оставила, что ходит к матери уколы делать?