Служитель египетских богов

— Тогда уболтала, — засмеялась Мадлен и вдруг притихла, ощущая, как в ней поднимается страх. Сейчас, конечно, все идет хорошо, но… Что, если он не захочет принять ее целиком? Он ведь наверняка поостерегся бы вступать с ней в интимную связь, если бы знал ее истинную природу.

— Что с тобой? — Фальке уже тянулся к массивной задвижке, укрепленной на металлической створке калитки, но, ощутив что-то неладное, тут же отдернул руку.

Мадлен взглянула ему в глаза, не желая ничего от него скрывать и сознавая, что это, увы, невозможно. Должно пройти какое-то время, а уж тогда…

— Вдруг я совсем не та, что тебе нужна? — серьезно спросила она.

— Не говори ерунды. — Его поцелуй был поцелуем мужчины, который впервые позволил себе не сдерживать свою страсть.

Она задохнулась от радости и тут же себя одернула: «Нельзя показывать, что чувственные позывы тебя будоражат. Он усомнится в тебе, сочтет легкомысленной, так что лучше разыграй изумление или испуг. Возможно, позже вы оба еще посмеетесь над этим притворством. Возможно, когда-нибудь для него не будет иметь значения, какова ты на деле».

Она шла рядом с ним, переполненная восторгом, и все же в душе ее оставалось достаточно места и для привычного одиночества, и для Сен-Жермена, который некогда обронил, что ей при любых романтических обстоятельствах никак не грозит опасность его потерять. Однако Мадлен не была в том уверена, страшась, что любовь к синеглазому немцу отнимет у нее частицу любви к Сен-Жермену. Это было невыносимо, и не важно, насколько сильно волновал ее Фальке и какие чувства он в ней пробуждал.

Сад за стеной, окружавшей бывший приют пилигримов, был маленьким, но его разросшиеся деревья все равно дарили двоим заговорщикам узорчатую лунную тень, в которой они могли без помех обменяться первыми робкими ласками.

У дверей заброшенного строения Фальке резко остановился.

— Ты уверена, что здесь пусто?

— Брат Гюрзэн говорит, что сюда не забредают и нищие. В худшем случае, мы наткнемся на крыс.

— Я не брезглив, — усмехнулся Фальке, потом сказал другим тоном — Ты действительно вознамерилась со мной переспать?

— Да, — кивнула Мадлен.

Он глубоко задумался, потом объявил:

— Это рискованно.

Мадлен поняла, что кавалер пытается выяснить, насколько его дама осведомлена о возможных последствиях предстоящего шага.

— Знаю, — сказала она, сознавая, что они говорят о разных вещах.

— Я… — Фальке махнул рукой и вдруг улыбнулся, отчего в углах его глаз залучились морщинки, а на щеках обозначились ямочки, такие обворожительные в узорчатой лунной тени.

Именно этого знака Мадлен бессознательно и ждала. Его улыбка подобно лавине смела в ней все барьеры, за какими прятались тени прошлого. Лицо ее вспыхнуло, грудь высоко поднялась, фиалковые глаза засияли.

Фальке, ошеломленный этой метаморфозой, вдруг задохнулся, а когда вновь обрел способность дышать, не узнал сам себя. Подобно многим своим соотечественникам, он привык считать, что женщины — это капризные, сумасбродные существа с непомерными аппетитами и необузданными страстями, не способные без надлежащего руководства вести мало-мальски приличную жизнь. С юных лет Фальке старался держать себя с ними в рамках, сознавая, что пользоваться их слабостями для порядочного человека по меньшей мере позорно. Но сейчас все эти представления словно выдуло из его головы, и свободный, раскрепощенный он потянулся к возлюбленной.

— Смотри, это твой последний шанс пойти на попятный.

— Если бы я собиралась уйти, то давно бы ушла, — усмехнулась Мадлен, очень довольная, что именно он ведет ее вглубь помещения, а не она тащит его за собой. — У дальней стены стоят обитые войлоком топчаны. Слишком хлипкие, на мой взгляд, но там же лежат четыре свернутых тюфяка. Что ты предпочитаешь?

Он взглянул на нее с насмешливым любопытством.

— Ты ведешь себя так, словно мы на рынке и должны выбрать дичь.

— Вовсе нет, — рассмеялась она. — Так что же? Тебе подсказать или как?

— Тюфяки практичнее, — сказал Фальке, ощупью продвигаясь вперед. — Два таких мата, положенных рядом, позволят нам… — Он запнулся и покраснел, благословляя спасительный полумрак.

— Я тоже так думаю, — сказала Мадлен, подтаскивая к себе один из рулонов и заодно воздавая хвалу собственной предусмотрительности. Нет, все же не зря она приказала обкурить эту ночлежку, а то неизвестно, что бы полезло из этих стареньких тюфяков. — Если сегодня все пройдет хорошо, то к следующему свиданию мы подготовимся лучше. У нас ведь будут другие свидания, а?

— Помилуй, — запротестовал Фальке. — Стыдно вслух говорить о подобных вещах.

Мадлен бросила скатку на пол.

— Я ничего не стыжусь. Не стыжусь смотреть на тебя и ласкать тебя взглядом. Не стыжусь тебе себя предлагать. В моих чувствах к тебе ничего не изменится, если только ты не станешь вести себя со мной как с какой-нибудь шлюхой. — Или как с шлюхой, восставшей из мертвых, что еще хуже, добавила она про себя. Вторая скатка плюхнулась рядом с первой. — Помоги мне разрезать веревки.

Фальке обиженно задрал полу хирургического халата и достал из кармашка жилета небольшой перочинный нож.

— Подойдет?