Служители ада

Фалеку жутко! Больница, улицы гетто, школа Собеского — звенья единой цепи. С глаз не сходят кузова со смертниками, подводы с деревянными клетками, колонны калек и детей, ковыляющих в одних рубашонках по заснеженным улицам. Школа Собеского — еще один шаг к неизбежному. Лучше сразу…

Приняв решение, открыл дверь в комнату регистрации, где решаются судьбы. Не спешат задержанные входить в эту комнату: до нее еще теплится надежда — авось и без них наберется норма.

Наберется! Не раз наполнится школа Собеского, не раз опустеет. В просторной комнате — три очереди к канцелярским столам. За ними — чиновники четко и быстро работают. На вопросы не отвечают, много говорить не дают, спешат выполнить план. План! Для них это жизнь, для тех, кто в очереди, — смерть.

Глядит Фалек на элегантных, высокомерных, ко всему безразличных чиновников — их тоже родили еврейские матери! Неужели не думают, что за стенами комнаты могут быть их жены, сестры и дети? Думают, спасают их жизни жизнями чужих жен, сестер и детей. Вот почему юденратовский начальник с важностью и неприступностью шагает по комнате. Все же надо к нему обратиться — ведь незаконно задержан. Подошел, начальник благожелательно объясняет пожилому мужчине:

— Во Львове евреи мрут с голоду, мучаются в переполненном гетто, страдают от заразных болезней. Вас отправят в сельскую местность, там просторно и сытно. Все, что делается, — для вашего блага.

Почему так разговаривает: издевается, принимает за дураков, отделывается пустыми словами?

— Для нашего блага охотятся на нас, как на диких зверей, — тяжко вздохнул пожилой мужчина — Хотим здесь мучиться со своими детьми, хотим умереть вместе с ними.

— Ничем не могу помочь, — безразличным тоном заканчивает начальник беседу и, отвернувшись, вновь шагает по комнате.

Все же Фалек к нему обратился:

— Работаю санитаром еврейской больницы, незаконно задержан на улице.

— Прошу предъявить документ! — вежливо предлагает начальник.

— Шуцполицейский отобрал при задержании.

— Где же ваша совесть! — восклицает чиновник. — Разве может герр шуцполицейский забирать документы, выдаваемые по указанию немецких властей? Нескладно, очень нескладно у вас получается, ай-ай-ай!

Снова отделывается, на все случаи у него заготовлены дежурные фразы. И еще спрашивает, где совесть? А где его совесть? Была — не служил бы изуверам! С горечью и плохо скрываемой иронией Фалек отвечает на «непонятный» вопрос:

— Если хотите узнать, работаю ли я санитаром, выясните у главного врача еврейской больницы Гаркави, проверьте по документам больничной канцелярии.

— Проверим! — обещает начальник и важно шествует к канцелярским столам.

Не поинтересовался ни фамилией, ни адресом. Подошла очередь, Фалек не пытается объяснить обстоятельства своего задержания, не обращается к регистратору с просьбой: с этими панами бесполезно беседовать. Отвечает на вопросы, и только.

Вышел из комнаты и вновь очутился в бурлящем водовороте. Теперь, когда судьба решена, внимательнее присматривается к людям, прислушивается к их разговорам. Кто-то ищет родителей, кто-то — детей, кто-то — родственников, знакомых. У кого-то в юденрате приятель, расспрашивает о нем полицейских службы порядка, просит сообщить…

Согбенный коренастый мужчина пытается обнять полицейского: несказанно рад необыкновенной удаче. Надо же в такой толчее найти друга. Восторженно выкрикивает окружившим его людям:

— Сколько раз ходили друг к другу на пурим, на пейсах{40}.

Пурим! Вспоминается полицейскому Клейману, как дети Шустера и его дети разыгрывали мистерию о прекрасной Эстер — еврейской жене персидского шаха Агасфера, спасшей евреев от гибели. Ныне друг гибнет, а он не в силах помочь.

— Помните, как моя жена выхаживала вашего старшенького? — теребит Шустер рукав приятеля, ставшего такой важной персоной. — Счастье, такое счастье, что встретил, меня же ни за что задержали.

«С ума сошел, зачем так кричит? — отстраняется Клейман от Шустера. — Услышит начальство — вместе с ним отправит в страшный лагерь. Идиот, сам гибнет и губит других!» — накаляется Клейман страхом и злостью:

— Проваливай, чтоб и духу тут не было! Тоже мне «родственник»!

— Эх, ты!

Ничего больше не сказал Шустер, затерялся в толпе.

«Почему люди так жестоки друг к другу?» — горестно думает Краммер.

Бродит Фалек по коридорам, уже ни на что не надеется: перед глазами стоит только что разыгравшаяся сцена. А как бы он, Фалек, поступил на месте Клеймана? Не отрекся б от друга, с ним пошел бы на смерть. Как же тогда понес на гибель умирающего лудильщика Фроима?

— Фалек, ты ли это?

Ройзман! Вместе учились на правовом факультете, готовились к экзаменам, вместе мечтали об адвокатской карьере. После университета разошлись пути в разные стороны. Краммер остался во Львове, Ройзман уехал в Броды, стал апликантом адвоката Стахурского, с тех пор не встречались. Вот и увиделись! Стоит Ройзман в опрятной, добротной одежде, приветливо улыбается, жмет руку:

— Рад, очень рад встретить друга!

— Лучше бы здесь не встречаться, — печально отвечает Краммер.