Служители ада

— Что ж, и это соображение важное, — соглашается Катцман.

Не нравится оберштурмбанфюреру Штаху критика Катцманом газеты «Дас шварце кор». Перед местными подонками заискивать нечего, только немецкая сила обеспечивает повиновение. Прямо Катцману об этом не скажешь, но дать попять следует.

— Герр группенфюрер, полагаю, что эту крупномасштабную антиеврейскую акцию надо максимально использовать для укрепления порядка в дистрикте. По малейшему поводу, даже придуманному, надо применять коллективные наказания — публичные казни. Пусть в каждом славянине отзывается страхом и ужасом даже мысль о последствиях неповиновения немецким властям, — категорично заявляет Штах.

«Толковая мысль!» — про себя констатирует Катцман, Однако он не любит, когда подчиненные в чем-либо его превосходят. Штах — карьерист и проныра, этого зазнайку не стоит хвалить.

— Вы, оберштурмбанфюрер, ставите все с ног на голову. Коллективные наказания славян должны применяться всегда и везде, боязнь ответственности за невыполнение немецких приказов должна у них превратиться в постоянный рефлекс. Но массовые казни евреев не должны демонстрировать украинцам, что может их ждать за невыполнение немецких приказов. В еврейском бесправии пусть видят свое право на жизнь. Иное дело с евреями. Убийство сотен тысяч евреев для остальных евреев должно стать злым роком, с которым невозможно бороться. Мерилом жизни евреев является немецкая милость тем, кто соблюдает слепую покорность. За непослушание — смерть; последний день послушных никому не известен, даже еврейским «вождям». Но они должны знать: непослушание одного еврея повлечет за собой гибель многих, в том числе и «вождей». Коменданту гетто штурмфюреру Силлеру отдан приказ: при малейшем сопротивлении выселению казнить половину юденрата и часть еврейской службы порядка.

Не давал такого распоряжения Силлеру, но обязательно даст. И пусть Штах не лезет со своими умными мыслями, начальником все предусмотрено.

Ландесберг сидит на кончике стула, с опаской поглядывает на штурмфюрера Силлера, а тот увлечен фотографиями живых и мертвых евреев. За последнее время Силлер часто вызывает его к себе, подолгу приходится высиживать в приемной, даже когда он один в кабинете. Ничего не поделаешь, каждый вызов — очередной приговор. Не ему одному — всему гетто. Что ожидает сегодня?

Взял Силлер со стола фотографию, долго разглядывает, как толстомордый эсэсовец сжимает горло еврея в очках без оправы, сидящего в кресле с колесиками. Ткнул пальцем на руки эсэсовца, улыбнулся, подмигнул, приглашая оценить остроумную шутку. Повертел, отложил и уже наслаждается очередной фотографией: раввин в молитвенном одеянии сидит на земле с поднятыми к небу руками, а рядом эсэсовец замахнулся прутом.

— Интересно, кто оказался сильнее: раввин, зовущий на помощь своего бога, или эсэсовец с прутом? — шутит Силлер.

— Интеллект и прут — не соперники! — многозначительно говорит Ландесберг.

— Это как понимать? — подозрительно взглянул Силлер на Ландесберга. «Еврею не понравились фото, — констатирует про себя, — тявкнул о превосходстве ума. Ничего, такое увидит, что забудет о своем интеллекте».

Клянет себя Ландесберг: как мог противопоставить еврейский интеллект эсэсовской дубине?.. А сколько можно терпеть унижения! После всех унижений фотографии, в конце концов, мелочь. Надо себя превозмочь, в его положении и самоунижение может быть способом выражения интеллектуального превосходства.

— Герр комендант! — Ландесберг понимающе улыбается Силлеру. — Раввин не просит помощи у бога, он просит милости у прута.

«Выкрутился!» — уже без злости, удовлетворенный своим превосходством, продолжает Силлер игру:

— А на этой фотографии как с интеллектами?

Стоят с поднятыми руками мать и ребенок, два эсэсовца направили на них автоматы. Глаза четырехлетнего мальчика выражают покорность наступающей смерти, в устремленном на сына взоре — безысходное материнское горе. Только материнское горе без мысли о собственной жизни. Неужели и эта фотография — объект комендантского остроумия?!

Фотографии сменяют друг друга: трупы евреев на виселицах, во рвах, в кучах. Сфотографированы и кандидаты в покойники: лежат рядами, лица прижаты к земле, лбы одних упираются в подметки других.

Сложил Силлер фотографии в альбомную папку, аккуратно связал концы тесемочек:

— Извините, что задержал, но прислали такой интересный альбом, что никак не мог оторваться. — Похлопал ладонью по альбому, отодвинул в сторону. — Переходим к делам, а дела наши с вами очень ответственные. По распоряжению губернатора завтра начнем штемпелевание мельдкарт евреев, работающих на предприятиях вермахта и по производству военного снаряжения.

— А остальных? — взор Ландесберга прикован к альбому: «Неужели конец?»

— Остальных? — Силлер делает паузу. — Конечно, отштемпелюем мельдкарты членов юденрата, функционеров службы порядка и, допустим, — минуту подумал, — двухсот юденратовских чиновников.

— Двести чиновников! — вырвалось у Ландесберга. — В восемнадцати отделах работает больше трех тысяч. Как же быть с остальными?